Словом, в семье долгие годы не жаловали мистера Николлса и относились к нему абсолютно равнодушно, как к неизбежному предмету домашнего обихода. Да и не до него было: несчастья в доме пастора следовали одно за другим.
Шарлотта еще ждала ответа от Эже, когда другая история адюльтера развернулась на ее глазах, – и она невольно сравнивала собственные терзания с переживаниями брата. Тогда, в июле 1845-го, из Дербишира она вернулась окрыленная своими новыми планами. Дорога домой тоже была приятной: в экипаже рядом оказался француз, восхищенный ее знанием его родного языка. Она охотно вела беседу: французская речь ласкала слух, ей казалось, что так она хоть немного становится ближе к Брюсселю и месье Эже. Пасторский дом, освещенный ярким июльским солнцем и утопающий в зелени, показался ей прекрасным как никогда. Но, увидев лицо Энн, вышедшей на крыльцо встретить ее, она сразу поняла: случилось неладное.
– Энн, что-то с папой? Как он?
– Нет, Бренуэлл. Идем в дом, я расскажу. Как хорошо, что ты вернулась.
И Энн открыла то, о чем догадывалась – в сущности, это и было причиной ее решения оставить место гувернантки в Торп-Грин, – но во что отказывалась верить. Неделей раньше Патрик Бренуэлл собирался вместе с семьей Робинсонов ехать на отдых в Скарборо, как было запланировано, но получил гневное письмо от мистера Робинсона с отказом от дома. Отныне ему запрещалось встречаться с кем-либо из членов семейства.
– Но почему, почему, Энн?
– Мистер Робинсон прямо обвинил его в неподобающих отношениях со своей женой.
– Но ведь это не может быть правдой? Это убьет папу.
– Я думаю, что это правда, дорогая Шарлотта. Причем говорить с Бренуэллом бесполезно – он каждый день напивается в “Черном быке”, и мы уже не можем отличить, что в его словах реальность, а что фантазии.
– Папа знает?
– Да. Он потребовал, чтобы Бренуэлл спал с ним в одной комнате. Не так давно он в пьяном бреду едва не поджег дом, папа боится.
– А что говорит Эмили?
– Ты же знаешь, она всегда или молчит, или защищает брата.
Шарлотта написала Элен, что доехала хорошо, но дома застала Патрика Бренуэлла “больным”. Так на их языке называлось то, что он пьян. Итак, брат снова потерял работу, но теперь к его вечной депрессии добавились иллюзорные надежды, которые он глушил виски, а потом и опиумом. Он внушил себе, что Лидия Робинсон любит его, и ждал от нее письма – его не последовало даже тогда, когда престарелый и больной мистер Робинсон скончался. Богатая вдова быстро нашла себе утешение в других связях, в том числе со своим кучером, а со временем снова удачно вышла замуж. Начались три мучительных года агонии, когда Бренуэлл не мог и не хотел найти работу, когда он особенно остро чувствовал свою несостоятельность рядом с литературными успехами сестер – а в 1847 году уже были опубликованы “Джейн Эйр” Шарлотты, “Грозовой перевал” Эмили и “Агнес Грей” Энн. Отец оплачивал его долги, доктора хмурились, сестры терпели, пока 24 сентября 1848 года Патрик Бренуэлл Бронте не скончался от туберкулеза, отягощенного алкоголизмом и наркоманией. Как это часто бывает, родные не ожидали столь быстрого конца: еще за два дня до смерти он выходил в деревню. Это была первая смерть и первые похороны для Шарлотты. Горе отца не поддавалось описанию: несмотря на все разочарования, он больше, чем дочерей, любил единственного сына. Он почти не помнил себя и в страшной муке кричал старшей дочери: “Если ты, Шарлотта, подведешь меня, я покончу со всем этим!”