В камере стемнело, хотя до сумерек было еще далеко. Внезапно ее озарила молния, потом по тюрьме прокатился гром, дав волю грозе. Запахло полевыми цветами.
Мои товарищи по камере сидели на соломенном тюфяке, опершись спинами о стену. Налетевшая буря до последнего предела натянула и без того натянутые нервы.
— Только этого еще не хватало!
— Природа тоже негодует, разве не видите?
— Молнии, убейте убийц!
Я поддался наивному движению души, как утопающий хватается за соломинку. Вскочил на стол. Оттуда можно было посмотреть через зарешеченное окно. Сидевшие заволновались. Я скорее догадался, чем услышал их слова — они предупреждали меня, чтобы я держался в стороне от окна. Караульные стреляли по окнам, где показывалась голова заключенного. Не оборачиваясь, я кивнул им, что помню об этом. Молнии вспарывали набухшее от темных туч небо, отгоняя мрак в самые дальние дали. При свете молний казалось, что задняя стена камеры ближе, чем на самом деле. Как будто она, ослепленная вспышками, выступила из темноты, боясь упустить нас. Я посмотрел на товарищей.
Задумавшись, они мысленно прослеживали путь черной крытой машины, на которой осужденных увозили на расстрел. То же делал и я. Я видел, как она покачивается, направляясь к казармам шестого полка. Мрак окутывает черную крышу машины, но молнии время от времени освещают ее. Внутри за запертой дверью — генерал. Мы проводили его пять минут назад. Он сидит в глубине на деревянной скамье. Рядом конвойные с винтовками, зажатыми меж колен. В тусклом свете седая голова его кажется окруженной мягким сиянием. Сейчас он самый одинокий человек на земле. Я пытаюсь представить себе, о чем он может думать в эти последние минуты. Но мне не удается — мысли тех, кто сидит на этой скамье, знают только те, кто на ней сидел.
Внезапно хлынувший ливень испугал меня. Ему как будто хотелось одним махом загасить зарево. В лужах запрыгали пузыри, частые, беспокойные, как тревожные мысли. Я чувствовал, что товарищи считают минуты — когда черная машина остановится до дворе казармы перед туннелем.
Гигантская молния расколола небо где-то над улицей Клементины. Меня снова охватило наивное желание чуда. Я видел машину расколотой надвое, видел, как выходит из нее генерал, целый и невредимый, смотрит на меня и говорит: «Ну, молодой человек, ничего страшного не произошло. Царское правительство может прикрыть дело более легким. Оно ведь понимает, насколько скомпрометирует себя, если со всей категоричностью подтвердит, что даже генералы пошли против него!» Он говорит и не верит своим словам. Хочет придать мне смелости.