«Стала другим человеком», — мысленно произнеся эти слова, он ощутил, как по спине пробежал холодок. Не по себе вдруг стало. Вроде бы изменения в Пелагее были обнадёживающие, но... что-то настораживало, и Стенин не мог понять, что именно. Настороженность на уровне подсознания.
Он снабдил Пелагею большим махровым полотенцем и проводил на второй этаж, где находилась ещё одна ванная комната, лучше той, что примыкала к спальне для гостей. Мылась Пелагея около получаса, а когда вышла из ванной, выглядела посвежевшей, и даже мешки под глазами — следствие попоек — уже не так сильно выделялись. И рыжие короткие волосы стали как будто ярче. Смерив ей взглядом, Стенин подумал, что эта девчонка сейчас совершенно не похожа на алкоголичку, только-только вставшую на путь исцеления. Он уже собирался сделать ей комплимент, но передумал, решив, что это будет походить на какое-то глупое заискивание. Да и не заслуживала она по большому счёту комплиментов. Пока не заслуживала.
Когда волосы после купания высохли, Пелагея и Стенин взяли мешочки с кормом и отправились заполнять кормушки. Утро выдалось солнечное, не морозное. Заснеженный лес за оградой выглядел сказочно, словно на новогодней открытке. Январь предстал во всей своей зимней красе.
Окинув взглядом пространство, Стенин произнёс с чувством:
— Жизнь продолжается!
Не спеша, они с Пелагеей прошли по дорожке до первой кормушки, насыпали в неё корм. И нескольких секунд не прошло, как слетелись воробьи, которые, радостно чирикая, принялись клевать пшено, зерно и овёс.
— Любишь птиц? — поинтересовалась Пелагея.
— Есть такое дело, — ответил Стенин. — Они для меня как... олицетворение самой жизни. Погляди, сколько в них энергии. Ни мгновенья без движения. В каждой такой пичуге, словно крошечный ядерный реактор работает.
— А кормушки? Ты их сам смастерил?
— Ага. Это у меня хобби такое. Нужно же чем-то заниматься. А у тебя было когда-нибудь хобби?
Пелагея нахмурилась.
— Бухать каждый день — это сойдёт за хобби? — она вздохнула. — А вообще, я раньше любила сказочные рассказики сочинять. Про гномов, эльфов, драконов... Меня учительница по литературе даже за это хвалила. Добрая была тётка, хотя... я потом поняла, что это не доброта, а херова жалость. Она меня жалела, будто я недоразвитая. Для меня, Стенин, люди всегда делились на две категории: те, кто меня жалел, и те, кто ненавидел. И я не знаю, кто хуже.
Девчонка решила с ним пооткровенничать? Такого он не ожидал и подумал, что это какой-никакой, а всё же прогресс в их отношениях.
— Знаешь, почему мне легко среди алкашей? — продолжила Пелагея. Говорила она угрюмо, почти без эмоций. — Им пофигу, кто я такая. Пофигу, кто был мой отец. Они меня не осуждают, не ненавидят и не жалеют, — усмехнулась невесело. — Та училка по литературе... я как-то дала ей почитать свой очередной рассказ от первого лица. Рассказ про психопатку, которая с наслаждением убивала людей, отрезала им пальцы. Училка при мне его читала. А потом сказала, что это отвратительно. Прямо так и сказала. И вся её чёртова доброта ко мне испарилась. С тех пор она глядела на меня так, словно я и есть героиня того рассказа.