Произнеся эти слова, Стенин вдруг осознал, что даже сестра никогда не слышала от него подобной сентиментальности. Такие слова он всегда сдерживал, словно они являлись постыдными. А сейчас... сейчас не хотелось ничего усложнять. Хотелось просто быть самим собой, без малейшего намёка на притворство, под стать Пелагее, которая, как ему казалось, больше не пряталась за стеной показной наглости. Её бронёй была злость, его — постоянный самоконтроль. И он сейчас в своей броне не нуждался, более того, она тяготила, будто что-то донельзя надоевшее и несуразное.
Синица чирикнула, словно поблагодарив, и упорхнула. Стенин пересыпал корм из своей ладони в ладонь Пелагеи, обратив внимание, что девчонка улыбалась. Робкая была улыбка, даже немного странная, создающая впечатление, будто что-то непривычное вдруг взяло да нарисовалось на чём-то хмуром и однообразном.
В радостном волнении Пелагея вытянула руку. Прошло около минуты, и синица наконец решилась сесть на её ладонь — склевала одну семечку, другую... Стенин подумал, что для девчонки это лучшая терапия, хорошие впечатления порой чудеса творят.
— Приятно, — прошептала Пелагея, глядя на маленькую пичугу завороженно.
Послышалось воронье карканье, и Стенин мысленно выругался. Стая приближалась, над лесом потемнело от огромного количества чёрных птиц.
От улыбки на лице Пелагеи и следа не осталось, в глазах вспыхнули лукавые огоньки. Издав странный фыркающий звук, она резко, почти молниеносно сжала ладонь. Хрустнули косточки, то, что мгновение назад было «олицетворением самой жизни», превратилось в месиво. С диким напряжением, со свирепой гримасой, Пепа продолжала сжимать мёртвую синицу, а воронья стая уже кружила над домом, оглашая пространство пронзительным граем.
Стенин не мог поверить в то, что произошло, рассудок это отрицал. За свою жизнь он всякого дерьма насмотрелся и знал: поступки некоторых людей настолько неправильные, что их невозможно оправдать, а тем более понять. Такие поступки как тот, свидетелем которого он только что стал.
Пелагея смотрела на свой кулак, правая щека подёргивалась, крылья носа вздувались. Выронив мешочек с кормом, Стенин схватил её за запястье.
— Какого чёрта ты сделала?!
Она перевела на него взгляд, медленно, как-то неестественно моргнула, затем разжала ладонь и то, что осталось от синицы упало на снег. Вороны над домом буквально надрывались, каркая. Стенину почудилось, что это вовсе не грай, а хриплый хохот какого-то злобного божества, решившего сделать это солнечное утро мрачным.
— Жизнь не продолжается, — меланхолично произнесла Пелагея. — Нет, не продолжается... Больше не продолжается... Жизнь закончилась... Нет жизни...