В Русском Зарубежье развился настоящий культ Пушкина. Конечно, Пушкина признавали, изучали, чтили и в дореволюционной России, однако не без оговорок. Поколение интеллигенции, подверженное влиянию позитивизма, в какой-то мере разделяло нигилистический критицизм Д. Писарева и Н. Добролюбова, которые в 1860-е гг. утверждали, что творчество Пушкина принесло мало «общественной пользы». Символисты хотя и восстановили лирическую традицию, но считали, что их собственная поэзия была более глубокой, более философской, её новаторская форма несла метафизический заряд, воздействующий на все человеческие чувства. Пушкин был для них учителем: он создал язык, который они использовали, но они далеко ушли от него в развитии как формы, так и содержания. В эмиграции образованные русские заново открыли для себя Пушкина как действительно своего поэта, самого близкого к ним не только с точки зрения языка и формы, но и из-за его приверженности творческой свободе, свободе, безжалостно растоптанной в большевистской России.
Русское Зарубежье гордилось выдающимся пушкинистом Модестом Гофманом, неутомимым собирателем пушкинианы С. Лифарем, поэтами В. Ходасевичем и М. Цветаевой, для которых Пушкин был идеалом безупречной русской поэтической речи>1. Существовала яркая эмигрантская литература о Пушкине; новые документы о его жизни и произведениях, которые обнаруживались в диаспоре, становились украшением торжеств, носивших почти культовый характер. Как мы видели, день его рождения отмечался как День русской культуры. Политическая позиция Пушкина — примирение с царским режимом из страха перед народным бунтом, его случайные хвалебные отзывы о русском национализме и империализме так же, как его бескомпромиссный индивидуализм и духовное вольнолюбие, находили особенно горячий отклик у эмигрантской интеллигенции>2. В 20-е и вплоть до середины 30-х гг. советская пропаганда в области культуры отвергала Пушкина, отдавая предпочтение другим кумирам, таким, как поэт-народник Н. Некрасов или писавшие социально направленную прозу М. Салтыков-Щедрин и В. Гаршин. Это неприятие еще больше укрепило преданность эмигрантов Пушкину — главной для них фигуре в русской культуре.
Пушкин был самой почитаемой фигурой в русской классической литературе, однако не единственным божеством в этом пантеоне. В него входили также М. Лермонтов и Ф. Тютчев, чья поэзия в значительной степени отвергалась во второй половине XIX в. и вновь напомнила о себе лишь в эпоху символизма. Тютчев импонировал эмигрантам своими консервативными политическими убеждениями, религиозными и пессимистически метафизическими взглядами на жизнь и на мир. Многие второстепенные, хотя и знаменитые поэты — И. Крылов, А. Кольцов, А. Фет — также широко читались в Русском Зарубежье, их произведения переиздавались в антологиях или отдельными томами. Основной предшественник Пушкина, Г. Державин, стал героем весьма интересного и блестяще написанного биографического исследования поэта В. Ходасевича.