Конечно, квинтэссенцией «русскости» и для эмигрантов, и для иностранцев была проза XIX в. Основные произведения Гоголя, Тургенева, Гончарова, рассказы А. Чехова переиздавались и всегда пользовались спросом в библиотеках и читальных залах. Дети читали их в русских школах, а взрослые перечитывали. Гоголевская барочная двусмысленность и гротесковость, на которую обратили внимание исследователи-эмигранты (Д. Чижевский и К. Мочульский), с трудом воспринимались рядовым читателем-эмигрантом, но он наслаждался блестящим юмором Гоголя. Его комедии «Женитьба» и «Ревизор» входили в репертуар всех эмигрантских театральных групп, также, как драматургические произведения Д. Фонвизина, А. Островского и А. Чехова. Тургенев был популярен благодаря своему прозрачному поэтическому языку, а также своим проникнутым ностальгией описанием сельской России и образа жизни провинциального дворянства прошлого века. Теми же причинами можно объяснить постоянную популярность Гончарова, Чехова и даже горькой сатиры Салтыкова-Щедрина, а также многих писателей натуралистической школы. Эту традицию в эмиграции продолжали такие писатели, как И. Бунин и Б. Зайцев. Когда в 1933 г. Ивану Бунину была присуждена Нобелевская премия в области литературы, эта традиция обрела признание и во внешнем мире.
А как же два титана прозы XIX в. — Лев Толстой и Федор Достоевский? На рубеже веков Мережковский осуществил своего рода революцию в истолковании и понимании обоих романистов с философской, религиозной, моральной и метафизической позиций. Его книга о Толстом и Достоевском открыла и позволила оценить Достоевского как пророка и психолога — того самого Достоевского, которого прогрессивная интеллигенция клеймила за его склонность к болезненному самоанализу и политический консерватизм. Мережковский сделал акцент на религиозном и метафизическом аспектах творчества Достоевского, указал на его предвидение путей общественного и политического развития современного мира как на основной его вклад не только в русскую, но и в мировую культуру. Книга Мережковского, без сомнения, способствовала росту популярности Достоевского за рубежом, особенно в Германии, где Меллер ван ден Брук перевел его основные произведения, сделав их достоянием широкой публики. Популярность Достоевского в Веймарской республике была постоянной>3.
Русское Зарубежье приняло эту новую трактовку Достоевского, но с некоторыми оговорками. Те, кто продолжал стоять на прежних прогрессистских позитивистских позициях, т. е. большинство кадетов, эсеров и других социалистов, как и раньше, отказывались признавать писателя, которого они называли «больным гением». Многие консерваторы и обыватели в эмигрантском обществе тоже не любили Достоевского отчасти из-за его «нездорового» интереса к психологии, отчасти потому, что они находили его слишком сложным, напыщенным и вообще «не таким», («comme il faut»). Была, как мне кажется, еще одна причина, почему эмигранты скептически относились к вновь обретенной славе Достоевского. За рубежом считали, что романист открыл и описал темную и непонятную русскую «душу»; эмигранты же протестовали против использования этого образа для того, чтобы отмахнуться от России и ее народа как «загадочных» и «непознаваемых». Этот же образ мог служить объяснением того, что происходило в Советском Союзе; поскольку русские, как считали за рубежом, больны, непостижимы, подвержены неконтролируемым sauts d’humeur (переменам настроений), большевизм представляет собой нечто для них естественное и является их собственной виной.