В этой связи следует упомянуть еще один момент истории Русской православной церкви в 20-е гг. — ее судьбу после захвата власти большевиками. Воинственно атеистическая и антицерковная позиция советского правительства не нуждается ни в описании, ни в комментировании. Сначала, правда, после того, как в 1919 г. патриарх Тихон объявил о том, что церковь и духовенство не будут ни при каких обстоятельствах вмешиваться в политику и не будут поддерживать один политический режим или партию в борьбе против других, патриарха и церковные власти оставили в покое. Тем не менее церковь и духовенство вряд ли могли полностью избежать противоречий и столкновений с советскими властями, видя, с какими трудностями сталкивается население в ходе гражданской войны. Патриарху Тихону и некоторым иерархам, в частности митрополиту Петроградскому Вениамину, суждено было погибнуть, защищая то, что в их глазах составляло высшие интересы веры и церкви. Поскольку религиозное образование и пропаганда были запрещены, в России стало сокращаться число священников, молодое поколение не только не знало учения церкви и ее ритуалов, но, наоборот, принимало активное участие в антирелигиозных кампаниях. Само выживание России как христианской державы и русских как верующей нации было поставлено под вопрос. Эти обстоятельства не могли не оказывать воздействия на настроения эмиграции, особенно тех ее представителей, кто стремился сохранить религиозное возрождение эпохи Серебряного века и поддержать дух довоенного социального и политического реформизма.
Дополнительные проблемы морального характера создавались для духовенства и верующих за рубежом существованием в СССР так называемой Живой церкви. Она возникла как попытка некоторой части иерархов и приходского духовенства найти modus vivendi>5 при большевистском режиме. В качестве доказательства безусловной верности политическим властям церковь согласилась, чтобы назначения на должности приходских священников и епископские престолы осуществлялись с разрешения советских властей. Этим она хотела получить возможность продолжать нормальную деятельность церкви. Практика, однако, вскоре показала, что дух примирения отнюдь не в равной степени разделяется обеими сторонами. Соглашение не привело к установлению отношений по принципу «живи и дай жить другим», а свелось к тому, что деятельность Живой церкви, которую правительство использовало в своих целях, все более ограничивалась. Как только советское правительство перестало испытывать потребность в умиротворении церкви и ее паствы, особенно после того, как оно объявило войну деревне, были развязаны кампании против известных представителей клира. В конце 20-х гг. показательные процессы, осуждение на каторжные работы, ссылки и даже смерть сократили ряды и Живой церкви, и Московского патриархата. Эти события не только укрепили эмигрантов в их бескомпромиссном неприятии советского режима, но и подняли заново проблемы морального и практического характера, связанные со взаимоотношениями между церковью, обществом и политической властью. По сути речь шла о способности церкви остаться в стороне от политической и социально-экономической системы, какой бы она ни была. Вокруг этих проблем разгорелись живые, острые дискуссии, которые волновали церковные власти и религиозные круги в изгнании в течение 30-х гг. В результате русской церкви за границей стало еще сложнее сохранять традиционную для дореволюционных времен покорность и аполитичность.