— Это ведь, в сущности, просто.
Муса опустился ниже, к самой земле, огоньки смеха еще тлели в нем, он подождал, когда они погаснут, и только после этого сказал:
— Я хотел тебя убить, а убил себя.
— Так и бывает обычно, — философски отозвался труп Мессии голосом Йосефа. — Не ты первый, но парадокс в том, что ты можешь стать последним.
— Я умер?
— Я еще не очень понимаю, как организован этот мир, — признался Йосеф. — Сюда я попал из… нет, и этого названия я не знаю тоже. Прошу тебя, Муса, не называй меня Мессией даже мысленно. Я Йосеф Дари. Точнее — был им на Земле. Я знаю, что где— то в этих мирах находится и мое земное тело. Но не знаю, так ли уж мне хочется возвращаться именно в него. Не кажется ли тебе, что дух без тела гораздо свободнее? Правда, он лишается способности убить.
— Я был воином Аллаха, — сказал Муса. — Я убивал евреев. Я их ненавидел, и было за что. Ты — еврей. Я должен убить тебя. И не знаю — как.
— А зачем тебе меня убивать? — удивился Йосеф. — Ты вообразил, что Аллах поместил тебя сюда наедине с евреем, чтобы вы в поединке решили давний спор. Это не так. Когда ты встретишься с Аллахом…
— Что?!
— Ты с ним встретишься. Я не знаю, как это будет выглядеть, но знаю, что будет. И я встречусь с Творцом. Для этого нужно собрать народ. Мы должны вернуться к тем, от кого ушли. Но я не знаю ни где мы сейчас, ни куда должны уйти отсюда, ни как это сделать.
— Помолчи, — рассердился Муса. — Никуда я не хочу. Я хочу стать человеком.
— Стань, — согласился Йосеф. — Ты воображаешь, что, находясь в теле, сможешь передвигаться быстрее? Попробуй.
Муса поступил иначе. Он поднялся вверх: подумал о том, что неплохо было бы подняться, и сразу же земля начала удаляться. Быстрее, — подумал он, и ему показалось, что в ушах засвистел воздух. Два тела на песке казались теперь маленькими червяками, горизонт расширился до размеров большой страны, и всюду был песок, песок и песок. Барханы сливались и распадались, казалось, что кто— то вывел на песке странные иероглифы. Возможно, это действительно был текст, который, вероятно, можно было бы прочитать, если знать язык.
Муса подумал, что мысль не могла принадлежать ему, и Йосеф согласился — это ему пришла на ум идея барханного письма, ему даже почудились ивритские буквы ламед и бет, а уж про вав, йуд и нун говорить не приходилось, их было много, слишком много, в обычном тексте они не встречаются так часто, и это наводило на мысль о другом языке, может даже арабском с его непрерывной вязью, скорее всего и произошедшей от барханов пустыни.