Небо, приближаясь, становилось темнее, но звезд Муса не разглядел, впрочем, его это и не занимало, мысль о звездах пришла Йосефу, а Мусе было все равно, он смотрел, как планета внизу становилась все более выпуклой и похожей на крутой бок огромного глобуса. На сколько они поднялись? Сто километров? Тысячу? Хватит.
Муса прекратил подъем, не ощутив физической перемены. Двигался — перестал. Два тела на песке внизу он видел теперь каким— то странным зрением — будто на экране, подвешенном на огромной желто— песчаной стене. Он мог видеть самого себя так, будто и не поднимался вовсе, а мог — как песчинку, одну из миллиардов.
— Действительно, — произнес рядом голос Йосефа, — это не физическое зрение, сам понимаешь. Душа видит иначе. И если так, то мы можем увидеть то, чего обычно разглядеть не в силах. Напряги зрение.
Муса напряг. Зрение или что— то иное, неважно. Он видел планету всю и сразу, в том числе и ночную ее сторону, где темнота была почти полной, потому что планета не имела спутника, способного сообщить ночи таинственную прелесть. Пустыня была везде, песок, барханы, изредка пробивавшиеся зубья скал, из чего можно было заключить, что планета, во всяком случае, не состояла нацело из песка, внизу, под ним, находилась и твердая порода.
— Никого, — разочарованно сказал Йосеф. — Мы одни с тобой.
— Мы не одни, — возразил Муса. У него действительно возникло такое впечатление — будто его внимательно рассматривали чьи— то глаза. Не одна пара глаз, а гораздо больше. Может быть, миллион. Взгляды падали сверху, но наверху было только солнце, и Муса впервые разглядел его внимательно.
Солнце было белым, и на его поверхности чернели многочисленные пятна разнообразных форм. Мусе приходилось слышать о том, что на Солнце есть пятна, но он считал это глупостью.
— Кто— то смотрит на нас, — сказал Муса.
— Не чувствую, — отозвался голос Йосефа..
— Давай смотреть вместе, — предложил Муса, сам удивившись своим словам: он обратился к еврею, к врагу, он предложил сделать что— то вместе, он сошел с ума, он перестал быть воином Аллаха, он предал себя и народ, потому он и умер, потому стал бесплотным ангелом и принужден смотреть на свое тело из выси, с неба.
Мысль эта перетекла лениво из одного угла сознания в другой, не вызвав эмоций, это была даже не мысль, а скорее информация к размышлению, но думать Муса не привык и оставил мысль на потом, потому что сейчас были более насущные проблемы.
Вниз, — подумал он, а мысль Йосефа подтвердила, — да, пора вниз.
Они понеслись вниз, как в скоростном лифте, падавшем с вершины небоскреба, и пустыня приблизилась, но планета не перестала быть шаром, и Муса не понимал, как это возможно, да и не думал об этом, он потерял из виду самого себя, свое тело, и теперь на миллиардах квадратных километров желтого тонкорунного полотна не мог разглядеть собственного пустого взгляда. Он испугался, ему показалось, что он потерял опору, но Йосеф подставил невидимые ладони, Муса погрузился в них и в этот момент увидел— таки себя, а рядом тело Мессии со струйкой крови на подбородке. Они лежали, оказывается, не так уж далеко от скального разлома, где пустыня распадалась на две части, и это было похоже на рану топором в голове человека, только крови не было, вся вытекла, планета была мертва, рану ей нанесли давно, в древности это был живой мир, и росли деревья, и пели птицы, и текли реки. А потом кто— то нанес удар, и планета умерла.