…
Страшный вихрь мчится дальше, и тогда я понимаю, что мертва. Что я покинула этот мир навсегда.
В душе у меня бушует гнев, смешанный с ужасом. Это последнее предательство со стороны единственного существа, которому я доверяла… это невыносимо. Неужели это и есть смерть, моя смерть? Нет, есть что-то еще – должно быть что-то еще.
– Мама… – зову я, озираясь.
Но ее больше нет, остался только смерч, его голод и страдания. И для меня они будут длиться вечность.
У смерча есть зубы, и они впиваются в мой мозг, впуская туда воспоминания. Воспоминания об отце, о сестре, о матери – обо всех, кого у меня отняли.
Потом воспоминания бледнеют и сменяются новыми, незнакомыми. Сначала их несколько, потом сотни, и вскоре тысячи лиц и фигур кружатся вокруг меня. Тысячи историй. Тысячи печалей.
Тела умерших исчезли, но у меня осталось физическое тело, и я позволяю небытию поглотить меня. Это безумие создано джинном, но и в моем сознании буквально с рождения жил джинн.
«Но ее больше нет, – шипит этот смерч. – Ты осталась одна. Я пожру тебя, Лайя из Серры. Потому что все в этом мире – страдание, а страдание – это все».
У меня перед глазами вспыхивают огоньки. Звучит веселый смех, кружатся огненные фигурки, и я понимаю, что это дети Рехмат. Дети Князя Тьмы. Мне хочется отвести взгляд, но я заставляю себя смотреть на счастливую семью. Заставляю себя смотреть, как угасает их свет.
И этот смерч – это все он. Сотни лет он провел, страдая и собирая по миру чужую боль. Он был прав. Для него мир был тюрьмой. А теперь он везде. Он живет в каждом воспоминании, он страдает за всех. Он растворился в этом страдании.
Но даже у вихря есть центр. Сердце. Я должна найти его.
Каждый шаг занимает целую вечность. Обрывки чужой памяти мелькают перед глазами. «Лайя!» Я резко оборачиваюсь, узнав голос Дарина. Он что-то говорит, но я не понимаю. Я знаю, что, если дотянусь до него, мы будем вместе, и смерть заберет нас всех – Дарина, отца и матушку, и Лиз, и Нэн, и Поупа. Неужели было такое время, когда мы, все семеро, были вместе, были счастливы?
Неужели были такие дни, когда мы не спасались бегством, не скрывались, не разговаривали шепотом, чтобы солдаты Империи не схватили нас? Я не помню. Страх – вот, что я помню. Помню, как уходили мать с отцом, и боль утраты. Помню тот день, когда стенала Нэн, узнав о смерти дочери, и как я поняла, что никогда не увижу родителей.
Но матушка все же вернулась. Она вернулась и сражалась за меня, и я держалась за ее слова: «Я люблю тебя, Лайя». Я так радовалась ее любви. Временами она была жестокой, но все равно в этом была любовь, пусть даже такая.