Гаспаров и Ронен отмечали, что в стихотворении «В Петербурге мы сойдемся снова…»
нарушилась связь местоимений, затрудняя понимание: «мы» в ст. 1, по привычной поэтической традиции, понимается как «поэт и возлюбленная», «мы» в ст. 21 — «поэт и его товарищи по искусству», а «ты» в ст. 29–32 (из‐за выпадения образа «ненавистник солнца, страх», отсылающее к дальнему началу стихотворения, к «советской ночи» и пустоте) может ложно осмыслиться как «возлюбленная», как будто адресат стихотворения не верит в возрождение искусства, а герой верит[528].
Однако, по моему мнению, этой путаницы не существует — помимо глубоких и явно преднамеренных следов изначального присутствия Ольги Арбениной, оставленных поэтом в окончательном варианте. На самом же деле исправления, отраженные в автографе стихотворения, иллюстрируют то, как поэт трансформировал «ты» из этого стихотворения на последних этапах его написания, чтобы сделать возможным отождествление с одним современником. В черновике «ты» относится к двум совершенно отдельным и несовместимым объектам — и это один из возможных мотивов для мандельштамовских исправлений. Первый из них, эксплицированный — «Ненавистник солнца, страх», космическая и однозначно негативная сила[529]. Второй — вероятно, женщина, которая была тогда предметом его любви, — Арбенина, актриса Александринского театра. В строках 25–28 чернового варианта она принимает роль, вторящую роли самой недавней театральной героини Блока. Подобно Кармен-Дельмас, сохраняющей свою музыкальную сущность, выскальзывая из театра через партер в стихотворении «Сердитый взор бесцветных глаз…», «ты» Мандельштама становится средоточием театральной сущности, проскальзывая через зал:
Через грядки красные партера
Узкою дорожкой ты идешь
И старинная клубится голубая сфера
Не для черных душ и низменных святош.
Героиня и освященное временем театральное начало, с которым она связана, существуют не для непосвященных[530]. Эта положительно окрашенная «ты», которую поэт должен защитить от «черных душ и низменных святош», не допускает отождествления с «ты» из заключительной строки, которое, учитывая космический масштаб его (тщетной) угрозы ночному солнцу, оказывается «ненавистником солнца, страхом»: «А ночного солнца не погубишь ты»[531]. Общий смысл этого раннего варианта в том, что величайшая угроза ночному солнцу культуры — наш собственный страх, а «неувядающие розы» Афродиты (любовь) — превозмогающее страх противоядие[532].
Мандельштам решает проблему смешения местоимений, убрав из стихотворения и «ненавистник солнца, страх», и вышеупомянутый образ Арбениной (т. е. оба первых случая употребления формы второго лица), оставив второе лицо только в заключительном четверостишии. Это — в сочетании с простой, но значительной заменой космического «не погубишь» на личное «не заметишь», позволяет стихотворению быть адресованным, в его негативном аспекте, отдельному человеку.