Почесав глаз половинкой лимона, Барсук выругался.
— Господин Ибрагим не знает, что делать с этими яйцами.
— Мы тоже не знаем, — признался Ходжа, — но говорят, что если пить их сырыми, то хлопот потом не оберёшься.
Я заинтересовалась яйцами. Ну её нафиг, декоративную маму. Пусть сама ищет метро.
— Тут в супермаркете была бесплатная микроволновка, — обрадованно сказала я. — Давайте забабахаем королевскую яичницу.
— Нельзя, — грустно покачал головой Бюдде.
— Королевская яичница делается только для королей, — объяснил Ходжа.
— Тогда для принцесс тоже можно, — погладила я несуществующую корону.
— Зафигачим лучше обычных, колумбовых яиц, — сказал Бюдде и пукнул.
— Как это — колумбовых? — я заинтересовалась.
— Когда ты разбиваешь кончик яйца… — начал объяснять Бюдде.
— Оно сырое? — поняла я. — И оно вытекает?
— Нет. Ты заворачиваешь всё вытекшее в фольгу из «Колумбуса» и подаёшь к столу недоваренным. Что вы смеетесь? Меня капитан Озбей научил!
Мы захохотали громко, по-бармалейски.
— Что вы ещё принесли? — спросила я, придерживая ногой горошек, чтобы тот не укатился на проезжую часть (он всё равно укатился. Прощай, горошек..).
— Ох, да, вот еще… — сказал Ходжа, примеряя два пальца в рот и набирая в грудь воздух.
На свист из полицейской машины выскочила бабушка Дульсинея.
— Мы ещё эту старую даму прихватили с собой. Но это она сама увязалась, — успокоил меня Ходжа — Да, госпожа полицейская?
— Именно, — сказала бабушка Дульсинея, гладя его по голове. Другой рукой, она передала мне укатившийся в сторону горошек.
Передавая мне в руки горошек, Дульсинея успела внимательно рассмотреть декоративную маму. Та встала под её взглядами побоченясь и вела себя фамильярно. Полицейская перекрыла дорогу и грозно, хрипло, почти как в фильме выразила желание задать пару вопросов. А мама разразилась в ответ русской речью. Поняла этот диалог на двух языках полностью только я. У меня уже почти начало получаться думать на двух языках одновременно. Но выяснилось, что на европейских языках мама не собирается говорить, зато требует, чтобы её родной язык воспринимали как сверхевропейский. И я довольно скоро запуталась. Когда я вообще перестала что-либо понимать, Дульсинея Тобольская перешла на русский язык.
— Шпунтик. — облаяла Дульсинея маму. — Спутник. Владивосток. Гуттаперчевый. Всё, я потренировалась. Я вас воспринимать, но не говорить сама. Иной словой я слушаю мясо и начинаю теперь провертеть документ.
Тут у всех челюсти и отвисли.
— Вот так язык, — восхищённо сказал Барсук. — Вот это мощь! Документ провертеть! Вот это я понимаю!