Ходжа вдруг перестал считать мелочь. Он гордо поднял голову, выжал намокшую ушанку и сказал с такой гордостью, словно был моим личным рекламным агентом:
— У Аны Ананас криминальное прошлое. Думаю, ей можно всё рассказать.
Ходжа приобнял меня так, будто я была его старой подругой. Сам он был весь в липкой грязи, поэтому пользоваться таким поводом, чтобы узнать всё у меня не было никакого желания.
Я аккуратно сбросила Ходжину руку.
— Ходжа совершенно прав, — сказала я как можно суровее. — Пришло время рассказать мне всё. Иначе криминальное прошлое заговорит вместо меня.
Подкрепить слова было нечем. Банда мини-бармалеев смотрела в мою сторону заинтересованно, но иронически. Даже Барсук. Даже Ходжа, подмигивал остальным через свой бланш. А Бюдде вообще глядел сквозь меня. Он отвлёкся на пролетавшую мимо ласточку.
Всё ещё не зная толком, как следует заканчивать подобные заявления, я вынула из кармана самоубийственный папин пугач. Пугач тот был сделан из гвоздя и куска железной трубки — обёрнут изоляционной лентой, и пах газовой плитой не хуже, чем у Олиной матери в поликлинике. На кой-то чёрт я его взяла с собой к Ренате не знаю. Им даже её пугнуть толком не получилось бы, потому что никто здесь не знал, что это пугач.
Когда-то давно, не зная, откуда пугач взялся в ящике письменного стола, я уже его боялась. Знала, что от гнутой трубки со вставленным внутрь гвоздём можно было ожидать чего угодно. Папа то и дело подливал масла в огонь, называя пугач самоубийственным. Эх, да если внутрь трубки настругать головок от спичек, да побольше, эх да если ещё и швырнуть о землю так, что гвоздь на резинке шибзданёт по этим спичкам внутри, то получится взрыв! Самый настоящий взрыв, от которого можно по-настоящему пострадать, а не какой-то там игрушечный взрывчик для малышей из детского садика.
Помнится, однажды папа грохнул пугачом на заднем дворе. Пришлось делать это под надзором бабушки Дульсинеи. Грохоту было и вправду хоть отбавляй. Наверное, не меньше, чем от взрыва гранаты. Тобольская прочистила уши и потребовала сдать оружие немедленно. Нервы её, видать, подвели. А папа, засмеявшись, объяснил, что работает его самоубийственный пугач только от тех спичек, среди которых он родился — то есть отечественных. От местных, репербановских, безопасных и самоневозгорающихся, толку было как с козла молока.
Что же касается именно факта наличия дома огнестрельного оружия, то держал папа пугач на память о друге, который когда-то сильно подорвался на этом пугаче. Точнее на пистонах. Друг забил внутрь пугача не спичечных голов, а настоящих пистонов. Но и он, подорвавшийся на пистонах, тут не причём. Причина была в том, что в компании ухаживающих за подорвавшимся, в тот момент была наша мама, за которой он немедленно начал ухаживать. Так что этот самострел напоминал ему о безвозвратно ушедших днях. Теперь-то уж точно ушедших.