Однажды Танцырев думал об этом. Он думал — нельзя людей приучать к мысли о неизбежности конца, она страшна тем, что вселяет покорность и самоотречение, делает все надежды несбыточными, а все порывы бесцельными, вера в эту мысль заранее ведет к поражению, потому глупо говорить: «Я ее не боюсь». Нет, что касается Танцырева, он боится; это вовсе не значит, что если смерть реально нависнет над тобой, то надо отбросить все человеческое и трусливо прятаться, — это уж другое, это вопрос достоинства, — но он боится смерти, потому что твердо знает: за ней ничто. Если она придет, то можно желать лишь — пусть она будет краткой, длительная смерть — только продление невыносимых страданий.
«Веселый у нас разговор, веселые мысли, — подумал он с усмешкой. — И это перед операцией». Он тут же постарался сменить тему:
— Помнится, вы что-то о женщине говорили. Не досказали, кажется?
— Что о женщине? — хмуро ответил Жарников. — Была женщина.
— Ушла?
— Нет, и не ушла и не пришла. Наверное, мы разного поля ягоды. Не могу понять.
— Трудно без нее? — доверительно спросил Танцырев.
— Трудно, — признался Жарников. — И без нее трудно, и с ней.
Этот темно-рыжий говорит загадками; впрочем, в парадоксальности его слов есть точность — что-то похожее происходит у Танцырева с Нелей: ведь когда ее нет рядом, он тоскует, ему явно не хватает ее, в то же время, когда она бывала рядом, в нем возникала злая обида, казалось, эта женщина механична, все у нее точно распределено.
— Обычная ситуация, — ответил он. — Часто так бывает.
— Может быть, — сказал Жарников. — У меня раньше не было. Опыта не имею.
Все-таки этот темно-рыжий в табачном костюме нравился Танцыреву, была в нем приятная грубоватость, присущая натурам открытым и честным, странно, что он принял его с первого взгляда за какого-то дельца. Впрочем, он действительно оказался хозяйственником, но это еще ничего не значит, хозяйственник и делец — две разные категории. Танцырев убедился в этом после того, как принял клинику и нужно было добывать приборы, оборудование, все, вплоть до пижам для больных. Некоторые из его коллег прибегали к помощи пробойных посредников; Танцырев, попробовав такой путь, быстро убедился: за что бы они ни брались, рано или поздно приносило одни неприятности, поэтому он послал этих посредников подальше, занялся всем сам, — прямой путь оказался сложней, зато если он приносил успех, то прочный. И, поняв это, он проникся уважением к тем, кто был настоящим хозяйственником, то есть вел дело сам честно и открыто, хотя это было порой и невыносимо трудно.