Бесхитростные, по большей части, разговоры на каждом шагу плодят недоразумения. К примеру, первый разговор доктора Лидгейта и Розамонды представляет собой чисто формальный обмен репликами, и откуда ему знать, что на этой зыбкой почве она уже воздвигла в воображении детализированный матримониальный сюжет? Повествователю это обстоятельство дает повод для комментария: «Бедный Лидгейт! Или мне следует сказать: бедная Розамонда! У каждого из них был свой мир, о котором другой не имел ни малейшего представления» (167). Точно так же и первое, исключительно лестное впечатление Доротеи о мистере Кейсобоне формируется по ходу разговора, в котором она почти все толкует вкривь: например, эгоистическую склонность Кейсобона говорить лишь о том, что ему интересно, воспринимает как проявление прямодушия и искренности. Почему, кстати? Да потому, главным образом, что незамеченный изъян (как, впрочем, и ложно приписанное достоинство) присутствует в ней самой. Отсюда — «Бедная Доротея!..» Сочувственно-ироническая характеристика «бедный»/«бедная» звучит в романе множество раз, и, кажется, нет персонажа, к которому оно не относилось бы. «Все мы смертные, мужчины и женщины» — простоватая Розамонда, умная Доротея, талантливый Лидгейт, бездарный Кейсобон и любой из нас, «любезных читателей», — так или иначе «бедны», уже хотя бы тем, что замкнуты в границах каждый своего личного опыта.
Самое общее, что у людей есть, что объединяет их и одновременно разъединяет, это «бессознательный эгоизм» (346; в оригинале — «unreflected egoism»), надежно спрятанный от сознания на уровне привычки. В каком-то смысле любой человек выступает сочинителем романа, в котором основным протагонистом является сам, а существование других людей заранее ограничивает предписанными им ролями. Поэтому любой, опять-таки, «человек может вызывать похвалы, восхищение, зависть или насмешки, рассматриваться как полезное орудие, зажечь любовь в чьем-то сердце или хотя бы быть намеченным в мужья и в то же время оставаться непонятным и, в сущности, никому не известным — всего лишь совокупностью внешних признаков, которые его ближние толкуют вкривь и вкось» (143).
Другая принципиально важная для Элиот посылка — о неразделимости слова и действия. В акте общения, в крошечном зазоре между одним человеком и другим всегда что-то происходит: люди беседуют, только беседуют, а в это время перестраивается, а то и переворачивается с ног на голову вся структура их отношений, «гибнет долго лелеемая надежда или рождается новое стремление» (214). Совсем нетрудно заметить, что результатом почти каждого разговора в романе является смысловой сдвиг, в большей или меньшей степени определяющий дальнейшее течение сюжета. В описаниях разговоров, как уже сказано, внимание все время приковано к неоднозначности тех действий, что происходят «поверх» или помимо слов, как правило, неумышленно и незаметно для самих собеседников. Например, разговор Уилла и Доротеи в главе LXXXIII ими обоими воспринимается как прощание навсегда, но на всем его протяжении в репликах обоих маячит противоположная возможность (шанс опознать соединяющее их чувство), которая и выходит на поверхность вдруг, в самой последней фразе. Другой пример — разговор Розамонды и Лидгейта в главе XXXI, в котором она, почувствовав себя обиженной, временно теряет способность управлять привычной светской маской, и этот случайный «сбой самоконтроля» оказывается решающим, меняет весь характер их отношений: «Миг естественности был точно легкое прикосновение пера, вызывающее образование кристаллов, — он преобразил флирт в любовь» (301). Течение любого разговора осложняется еще тем, что каждый из собеседников поддерживает «параллельно» внутренний диалог — и это переплетение двух или трех потоков речи, лишь частично озвученных, также приводит порой к непредсказуемым последствиям. Особенно драматичен бывает момент, когда тайное сомнение в себе вдруг озвучивается устами собеседника, возможно, даже не подозревающего о разрушительном действии этих слов: это происходит, к примеру, когда (в главе XX) Доротея, молодая жена мистера Кейсобона, по наивности и неведомо для себя высказывается в унисон с хором его ученых критиков, тем самым нанося сокрушительный удар по их брачным отношениям.