В глубоко индивидуальные процессы рефлексии, самоопределения, выбора, принятия решения у Элиот всегда вовлечен другой — как предмет внутреннего соотнесения или как воображаемый собеседник. К примеру, в главе XLIII Доротея едет домой после визита к Розамонде, почему-то встревоженная тем, что застала в ее гостиной Уилла Ладислава (которым очарована, хотя сама того не осознает, да и читатель не вполне еще в этом уверен). Ее внутренний монолог по сути диалогичен, поскольку она пытается разобрать на отдельные нити внезапно всколыхнувшуюся сеть отношений: «Значит, Уилл Ладислав навещает миссис Лидгейт в отсутствие ее мужа, — с некоторым удивлением подумала она. Правда, ей тут же вспомнилось, что он и ее навещал, стало быть, в таких визитах нет ничего дурного (приведя себе этот явно эгоистический довод, Доротея тут же чувствует его шаткость и старается укрепить другим доводом, более весомым, социально бесспорным. — Т. В.). Но ведь Уилл родственник мистера Кейсобона, Доротея обязана его принимать (однако и на этот аргумент возникает тут же возражение. — Т. В.). И все же, судя по некоторым признакам, мистер Кейсобон был, пожалуй, недоволен этими визитами в его отсутствие» (429). Явный предмет обсуждения здесь — отношения двоих, Уилла и Розамонды, но параллельно затрагиваются отношения Уилла к самой Доротее, Уилла к Кейсобону и Кейсобона к Уиллу, самой Доротеи к Кейсобону и ее же к Уиллу — коснись в любом месте паутины человеческих связей, и она вся приходит в движение.
Любая социальная ситуация в романе Элиот наблюдаема с нескольких точек зрения, причем число их нередко еще умножается за счет позиций воображаемых, чисто гипотетических, и тогда мы читаем: «Постороннего наблюдателя, вероятно, удивили бы его запальчивость и резкость. Но ведь никто из посторонних не знал, что…» (614). Или: «Всякий, кто взглянул бы на нее в эту минуту, увидел бы, как ее мысли воодушевляют ее» (624). Между мнимой очевидностью «факта» и его осознанием кем бы то ни было всегда есть разрыв, пространство возможности, неоднозначности. К примеру, сцена в гостиной Винси под Новый год наблюдаема глазами преподобного Фэрбратера, но… не очень последовательно или не его только глазами. Картина предстает такой: «Розамонда была полна изящества и безмятежности, и только очень проницательный наблюдатель — а у священника не имелось сейчас причин проявлять особую наблюдательность — обратил бы внимание на полное отсутствие у миссис Лидгейт того интереса к мужу, который неизменно обнаруживает любящая жена, невзирая на чинимые этикетом препоны» (629). «Отсутствие интереса» в данном случае надо еще разглядеть сквозь внешне безупречное исполнение этикетной роли, но на еще более внимательный взгляд это видимо-невидимое отсутствие интереса предстало бы косвенным выражением совсем другой эмоции: «В действительности она отлично слышала голос мужа и замечала все, что он делает, однако милая рассеянность давала ей возможность, не нарушая приличий, выразить недовольство мужем» (629). Любой жест, любое речевое действие в описании Элиот предполагают множественность прочтений и реципиентов, причем последних может быть больше, чем реальных адресатов, которых имеет в виду говорящий.