.
Зачем возникает и потом маячит перед читателем эта полувидимая, полуневидимая фигура? Зачем ее сверхподробное прозаическое описание вообще прилагается к стихотворению? Этого никак не мог взять в толк даже ближайший друг Вордсворта Кольридж, а газетные рецензенты так наперебой упражнялись в остроумии. «Признаемся, — иронизировал, к примеру, критик из „Эдинбургского обозрения“ (1808), — что нам этот анонс представляется комичным и нелепым — это как если бы автор эпоса или оды объявил: „Читатель составит об этом произведении лишь крайне несовершенное и ошибочное представление, в случае если не будет иметь в виду, что оно было написано бледным мужчиной в зеленом сюртуке — сидящим нога на ногу на дубовом табурете — с царапиной на носу и орфографическим словарем перед ним на столе“. Из этого следует, что идеальным читателем господина Вордсворта мог бы быть только он сам, — перед нами, иначе говоря, случай полнейшего солипсизма!»[176]
В одном можно согласиться с критиком: Вордсворт, сочиняя предисловие, действительно печется о своем идеальном читателе. Как кажется, он хочет побудить нас к активному распределению «симпатии» между несколькими виртуальными субъектами, в числе которых — несчастная Марта Рей, деревенские жители, исполненные суеверных страхов, пресловутый капитан-пенсионер и его слушатель, любитель прогулок по сельской местности (с последним нам легче всего себя ассоциировать). Разделяемая этими разными людьми эмоция проста, сильна и в то же время не определима однозначно, поскольку переливается оттенками — от патетики до юмора, от жуткого до гротескного.
Только в третьей строфе возникают субъекты диалога (ты и я) и уточняются пространственные координаты происходящего («Вблизи тропы отыщешь ты / Терновник старый без труда»), зато путевые ориентиры описываются с почти комической дотошностью: гуляя по горной тропе, «ты» обязательно увидишь терновый куст в пяти ярдах по левую руку, а если отмеришь вбок еще три ярда, заметишь водоем длиной в три фута и шириной в два. Эти подробности кажутся едва ли не абсурдными, и современники не скрывали от автора недоумений по их поводу. Поклонница таланта Вордсворта призналась ему однажды, что, читая стихотворение публично, всегда пропускает эти строки: педантические исчисления длины-ширины не могут, конечно же, нравиться любителям поэзии! — «Должны нравиться» («They ought to be liked») — коротко отреагировал на это поэт[177]. Получается, что тавтология здесь — не случайно допущенный огрех, а стихийно найденное экспрессивное средство, действенность которого трудно объяснить логически, хотя нельзя не почувствовать. Вот как раскрывает этот эффект современный исследователь: «Сочетание точности фактических деталей и неопределенности подачи фактов действует как эвристический стимул, побуждение задавать практические вопросы (как бы неуместные применительно к лирике. —