Что же я имею в виду, называя внутреннюю диалектику предмета и ее осознание в тексте решающим фактором понимания и толкования? Мне говорят (один швейцарский рецензент выразил это особо неуклюже), что тем самым, конечно, может подразумеваться только моя «система». Подозрение в том, что я больше скрываю, чем раскрываю, является наиболее близким из всего того, что можно сказать об этой моей попытке. По этому поводу я должен заметить следующее. Если у меня есть «система», то она состоит в следующем: я по возможности всегда учитываю то, что Кьеркегор назвал «бесконечной качественной разницей» между временем и вечностью. «Бог на небе, а ты -на земле». Отношение этого Бога к этому человеку и отношение этого человека к этому Богу является для меня одновременно темой Библии и суммой философии. Философы называют этот кризис человеческого познания первопричиной. Библия видит в нем Крестный путь Иисуса Христа. Если я приступаю к тексту, подобному Посланию к Римлянам, то я делаю это с тем предварительным допущением, что Павел, создавая свои понятия, по крайней мере так же строго, как и я, учитывал простое и беспредельное значение этих отношений, если я усердно и внимательно пытаюсь осмыслить его понятия, то я делаю это подобно тому, как любой другой экзегет приступает к тексту с некоторыми предварительными условиями, например, принимая положение, что Послание к Римлянам действительно было написано Павлом в I веке. Выдерживают ли испытание такие предпосылки, может обнаружиться (как и в случае любых предпосылок) только в акте, то есть в этом случае - в точном исследовании и осмыслении текста стих за стихом, и само собой разумеется, что при этом испытании речь всегда может идти лишь об относительном, более или менее определенном испытании, и этому правилу, естественно, подвержена и моя предпосылка. Если я предполагаю, что Павел действительно говорил в Послании к Римлянам об Иисусе Христе, а не о чем-то другом, то это прежде всего - допущение, такое же хорошее или плохое, как и любое другое допущение историков. Только толкование может решить, удается ли мне, и если да, то насколько, подтвердить мое допущение. Если оно ложно, если Павел действительно говорил не о перманентном кризисе времени и вечности, то по ходу его текста я сам приду ad absurdum (лат. к абсурду. - Прим. пер.). Конечно, если задаться и дальнейшим вопросом, на каком основании я приступаю к Посланию к Римлянам именно с этим допущением, то я отвечу встречным вопросом: разве какой-нибудь серьезный человек может приступить к такому серьезному тексту с каким-то иным допущением, кроме того, что Бог - это Бог? И если меня будут упорно обвинять в том, что я совершаю насилие над Павлом с помощью такого допущения, то я должен выдвинуть встречное обвинение: совершать насилие над Павлом - это давать ему возможность говорить якобы об Иисусе Христе, но в действительности же - о настоящем антропософском хаосе абсолютной относительности и относительной абсолютности, как раз о том хаосе, для обозначения которого он во всех своих посланиях обычно использовал только выражения гневного отвращения. Я никоим образом не считаю, что я все удовлетворительно истолковал, но я не нашел и повода для того, чтобы отойти от моего допущения. Павел знает о Боге нечто такое, чего мы обычно не знаем, но вполне могли бы знать это. Я знаю то, что Павел знает это, - и это моя «система», мои «догматические предпосылки», мой «александризм», или как бы ни соблаговолили все это называть. Я обнаружил, что таким образом, в том числе и с историко-критической точки зрения, возможно наилучшее продвижение вперед. Современные образы Павла кажутся мне, как и некоторым другим, более абсолютно недостоверными с исторической точки зрения. Многочисленные намеки на современные явления и проблемы имеют лишь пояснительное значение. Я не стремился высказаться по этому поводу, но попытался понять и истолковать Послание к Римлянам. С основным положением моего толкования связано непонимание того, почему исторические параллели, которые в других комментариях занимают почти всю книгу, должны быть более назидательными, чем процессы, свидетелями которых мы сами являемся.