Послание к Римлянам (Барт) - страница 42

Это - причина ночи, в которой мы странствуем, причина гнева Божьего, открывшегося на нас.

Ст. 22. Они возомнили о себе, что они мудры, и сделались глупцами. Картина мира без парадокса и без вечности, знание без фона незнания, религия без неведомого Бога, осмысление жизни без воспоминания противостоящего нам «нет!» довольно практичны. Прежде всего, их простота, прямолинейность и непринужденность, относительная надежность и уравновешенность, широкое соответствие «опыту» и требованиям практической жизни, благотворная неясность и растяжимость всех понятий и масштабов, либеральная перспектива предлагаемых здесь бесконечных возможностей - все это снова и снова будет вызывать доверие к такому основанию. Отказавшись от «разумного видения» (1:20), человек спокойно полагает на этом основании, что он мудр. Да, и у ночи есть своя мудрость, но опустошение мышления и помрачение сердца, происходящие в ней, тем не менее - факты. Блеск этой непреломленной премудрости не остановит хода вещей, ставшего неизбежным ввиду гнева Божьего. То, что Бог не познан Богом, - это не только внутренняя или теоретическая ошибка, но принципиально ложная жизненная установка. Из опустошенного мышления и помраченного сердца необходимым образом вытекает и неправильное действие. И чем больше непере-ломленный человек позволяет себе на своем безопасном пути, тем вернее он становится глупцом, тем вернее мораль и жизненное устройство, основывающиеся на забвении пропасти, на забвении отечества, становятся ложью. Понять это совсем несложно.

Ст. 23-24. И они сменили величие вечного Бога на подобие образа бренного человека и птиц, и четвероногих, и пресмыкающихся. Поэтому предал их Бог по похотям сердец их нечистоте, так что тела их были обесчещены ими самими.

«Они сменили величие вечного на подобие бренного», то есть теряется понимание специфического в Боге, человек теряет мысль о ледниковой трещине, о полярной области, о зоне опустошения, которую необходимо перейти, если действительно должен быть сделан шаг от бренного к вечному. Дистанция между Богом и человеком не имеет более принципиального, острого, разъедающего подобно кислоте, раз и навсегда обязательного значения. Различие между вечностью, изначальностью, превосходством Бога и бренностью, относительностью, обусловленностью нашего бытия и его характера стирается. Око, которое должно видеть, ослеплено. Между здешним и потусторонним, между нами и абсолютно иным возникает религиозный туман или месиво, в котором - среди самых разнообразных, более или менее сексуально окрашенных умелых идентификаций и процессов смешения - человеческие или животные процессы возводятся на уровень божественных событий, бытие и действие Бога «познается» как человеческое или животное событие. В центре этого тумана находится заблуждение, согласно которому и без чуда (происходящего вертикально сверху), без упразднения всего существующего (за исключением Истины, которая находится по ту сторону рождения и смерти) может существовать единство между Богом и человеком или хотя бы способность к союзу между ними. Религиозное переживание, на какой бы ступени оно ни происходило, будучи чем-то большим, чем пустота, намереваясь быть содержанием, обладанием и использованием Бога, представляет собой бесстыдное и неудачное предвосхищение того, что может быть и стать истинным только от неведомого Бога. В своей историчности, вещественности и конкретности оно всегда представляет собой измену Богу. Это рождение не-Бога, рождение идолов. В центре этого тумана человек забывает, что все бренное есть образ, что оно - лишь образ. Величие вечного Бога смешивается с подобием (Пс 105:20) бренных существ. Какое-то отношение человека к объектам его страха или стремления, к необходимому средству его бытия, к результату его собственного мышления или действия, к внушительному явлению природы или истории рассматривается как важное само по себе. Это отношение считается настолько важным, как будто бы оно не было преломлено своим собственным окончательным указанием на Творца, на Неведомого, чье величие нельзя сменить на известное величие образа, даже если бы оно, выделяясь из ряда себе подобных, было самым прекрасным и чистым. Из мнимой непосредственной встречи с Богом, которая только тогда была бы истинной, если бы она не желала быть истинной, не желала бы уплотниться до «опыта», если бы она желала сразу же вновь прекратиться и быть лишь открытым пространством, указанием, поводом и возможностью, ныне возникают те самые опосредованные, производные, никому не подвластные божества, власти, господства и силы (8:38), которые изменяют окраску света истинного Бога и затемняют его. Нигде нет большей посредственности, чем в царстве романтической непосредственности (Индия!). Во всех тех случаях, когда не замечают и игнорируют эту характерную дистанцию между человеком и Последним, дающим ему основание, должен возникнуть фетишизм, который видит Бога в «птицах, и четвероногих, и пресмыкающихся», то есть в конечном счете в «образе бренного человека» («личность», «ребенок», «женщина»), в его духовно-материальных созданиях, формах и представлениях (семья, народ, государство, церковь, родина и т. д.) - и тем самым оставляет Бога, живущего по ту сторону нашего мира. Так воздвигается не-Бог, так воздвигаются идолы.