Когда до хвоста второй роты оставалось рукой подать — метров триста, не больше, — Жичин почувствовал вдруг, что силы уходят. Странно как-то обмякли руки, ноги, тяжестью налилась голова. По всему телу обильно выступил пот. Политрук Прокофьев назвал его святой солдатской росой. Хорошо назвал, но ручейки этой росы, бежавшие по лицу, по спине, раздражали, злили, окончательно выбивали из колеи.
Жичин заметил: дистанция между ним и второй ротой не сокращалась, как было до сих пор, а с каждой минутой увеличивалась. Хуже не придумаешь. Из беды мог бы выручить оркестр. Бывало, до смерти устанет человек на учениях, а услышит добрый марш — ноги сами несут вперед. Где сейчас возьмешь оркестр? Сейчас бы Сашу вернуть Орленкова — любой оркестр заменил бы. И Сашу не вернешь.
«Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц…» Жичин, наверное, не смог бы сказать, где сейчас родилась эта мелодия. Может быть, в нем самом, а могло статься, из второй роты донеслась. Дело не в этом. Главное — он запел. Вернее, все в нем запело. Ручейки пота все еще катились по желобку спины, этому отменному руслу солдатской росы, но они уже не страшили. Было не до них. Чтоб преодолеть пространство и сделать сказку былью, нужны были силы, ой-ой какие силы, и они откуда-то пришли вместе с песней, расправили Жичину плечи, весело подтолкнули вперед. Оркестр был бы, конечно, лучше, но жить можно и без него. Жить можно с песней, если слились с ней каждый нерв, каждый мускул. Еще как можно жить — припеваючи.
В хвосте второй роты Жичин увидел парторга Резвова. Он был хмур, а в Жичине еще не умолкла песня.
— Отчего не впереди, не на лихом коне?
— Замыкающим поставили, — ответил он нехотя.
— Тоже надо.
— Надо.
Жичин поспешил вперед, в голову колонны. Песня в нем затихала, теперь взгляды ребят подгоняли его. Под этими взглядами пасовать было невозможно: легче умереть, чем опозориться. Слава богу, обошлось; не умер и не опозорился.
Старший лейтенант Струков, лихой командир второй роты, встретил Жичина насмешкой:
— До операции еще далеко, а начальства — хоть пруд пруди.
Жичин не сказал бы, что такая встреча обрадовала его, но едва успел так подумать, как услышал знакомый звонкий смех. Смеялся человек, шедший рядом со Струковым.
— Не узнаешь, мил человек?
Это был Прокофьев. В вечернем сумраке Жичин не сразу узнал его. Утром они условились: со второй ротой пойдет Жичин, а он должен был заняться другими делами, и Жичин никак не ожидал встретить его здесь. Оказалось же, что и он выпросился у комиссара. Что ж, лишняя голова и лишний штык не помеха.