Четвертая рота полюбилась ему из-за комсорга. Диво комсорг был у них — Саша Орленков. «Если б в Пубалте его хоть немного знали, он, а не я был бы сейчас комсомольским секретарем в отряде. И это было бы только справедливо, — думал Жичин. — В самом деле: что я в сравнении с ним? Ну честный, даже принципиальный, ну, может быть, не совсем уж глуп. Дисциплинирован. Все эти свойства должны быть у руководителя. Но должно быть и нечто иное — талант. Особый дар вести за собой своих же товарищей. А где он у меня, этот дар? Меня самого вести надо. Саша Орленков — другое дело. Он сыграл на гармошке — и всех покорил. Сказал два слова, засмеялся — все хохочут. Вокруг него всегда толпа. Где спрятан у него этот чудо-магнит, притягивающий души? Вот бы узнать…
Часто говорят: командир — это голова, политрук — душа подразделения. Это верно. Так, во всяком случае, должно быть. А бывает не всегда. Где уж как сложится. Во взводе связи, к примеру, и душа и голова один человек — лейтенант Мурзин. В отряде — день ото дня больше и больше — головой становится начальник штаба, а душой — политрук Прокофьев. В четвертой — бесспорно, Саша Орленков».
Все устали… Жичин судил по себе, по орленковцам. Спины как палки, не гнутся. Но у Саши Орленкова — два груза за плечами, а он в ус не дует. Играючи идет. Кто-то, должно быть, из сил выбился — выручает. Увидел Жичина, заулыбался.
— Привет верховной власти!
Улыбка невольно передается и Жичину. А вокруг лица сумрачные. Чем-то развеселить бы хлопцев, на уме же, кроме усталости, ничего. Хоть тресни. Саша Орленков и тут не подкачал. Оглядел скучные физиономии, хмыкнул себе под нос, спросил:
— Про Марусю нашу рассказ не слыхали?
Никто ему не ответил. Другой бы после такой молчанки сник либо в бутылку полез, он же только больше раззадорился.
— Это вам не просто Маруся, а командир линкора. Великолепный, скажу я вам, командир. Дело свое знал как бог. Может, даже лучше. Бывало, весь Кронштадт выходил смотреть, как он к стенке швартуется. Представьте себе картину: несется полным задним ходом махина длиной с полверсты, летит, как туча-смерть, — вот-вот в стенку врежется, — и вдруг в секунду, одному ему открывшуюся, командует: «Полный вперед!» Послушные машины в один миг устремляют корабль вперед, а он все еще идет назад, движимый той, первой силой, и у самой стенки, вершок в вершок, легко, плавно замирает. Вздох облегчения вырывается у кронштадтцев, а матросы на линкоре исходят гордостью.
Саша смолк, чтоб перевести дух, и в минутную эту паузу врезался добродушный бас: