Надо сказать, что сам Каменев сначала выступал за бойкот большевиками работы в Государственной думе и в 1907 году написал статью, которую так и назвал — «За бойкот». Да и вообще он был близок к лидеру «левых» большевиков Александру Богданову. «Тогда, — вспоминал Анатолий Луначарский, — Каменев был очень молод, ему было, помнится, немногим более 20 лет. Он состоял тогда правой рукой при Богданове и числился одним из самых многообещающих молодых большевиков». Однако со временем он изменил свою точку зрения и начал клеймить «бойкотизм и отзовизм». Богданов ехидно указывал на эти «чудесные превращения» Каменева. «Он… — писал Богданов, — типически интересен по своей эволюции, точнее, пожалуй, по всем своим эволюциям. Это — раскаявшийся еретик. Он раскаялся по всей линии, стал сам ярым отлучателем[78]; и, отлучая, всегда сохраняет такой вид, точно еретиком никогда не был, и не имел нужды в раскаяньи».
Союзник Богданова и «богостроитель» Анатолий Луначарский, который вместе с Горьким считал, что необходимо привнести в учение о социализме некоторые элементы религии и создать новую, «пролетарскую религию», за что был беспощадно раскритикован и Лениным, и Плехановым, и Каменевым, писал о своих тогдашних отношениях с ним уже в 20-х годах: «Встретились мы и сошлись ближе, чем прежде, в Петрограде во время революции. Как теперь, так и тогда мы часто находили время под гром и бурю политических событий делиться мыслями об искусстве, о философии. Взгляды наши, в особенности в философии, были чрезвычайно близки. Одно время Каменев даже делал мне честь считать себя чем-то вроде моего ученика.
Раскол среди большевиков, последовавший после поражения первой революции, болезненно отозвался на наших отношениях. Именно принимая во внимание известную духовную близость с Каменевым, я не мог не огорчиться тем, что по поручению ЦК ленинской части нашей партии он разразился по поводу моей книги «Религия и социализм» и некоторых моих статей, относившихся к тому же периоду, весьма резкой, несправедливой полемической статьей. Я знаю, что политика вообще сурова и временами малоприглядна, что в политической борьбе беспощадность является чем-то само собой разумеющимся. Но мне казалось, что подобную роль изобличения моих «ересей» мог бы взять человек, философски более далекий от моих воззрений, по крайней мере в недалеком прошлом.
В то время как отношения мои к Ленину, в сущности говоря, не портились ни на одну минуту и вражда наша держалась целиком в плоскости политической, к Каменеву, ввиду этого его неожиданного подозрения, я чрезвычайно охладел.