Подобное (хотя и не столь противоречивое) чувство бывшему прекрасному принцу довелось испытать лишь однажды, в результате ошибки Незадачливого Волшебника. И воспоминание о том случае до сих пор оставалось столь острым, что ледяной стыд, нахлынув, мгновенно отрезвил его. Красота незнакомки ничуть не померкла, но очарование пропало напрочь. Пеон переступил с ноги на ногу и деликатно кашлянул.
— Ну, и чего стоишь, как истукан?! — послышался из-за спины знакомый голос.
Оглянувшись, Пеон без особого удивления обнаружил на месте, где только что стоял Ястреб, Доброго Волшебника с Края Призаморья. На хитрой физиономии Волшебника (на сей раз ничем не замаскированной) застыло выражение озабоченной торжественности.
— Чего ждёшь-то, герой? — повторил Волшебник, протягивая Пеону сверкающий клинок с длинной рукоятью, увенчанной навершием в форме птичьей головы. — Вот твой меч, острый и несравненно надёжный. Вот Чудище. Поражай!
— Зачем? — тупо спросил Пеон.
— То есть как это «зачем»?! Так надо!
— Кому «надо»? Лично мне она ничем не угрожает.
— Поразительно! А разве ты не горишь желанием отомстить за своего кумира?
— Да какой он мне теперь кумир! — пожал плечами Пеон. — Разочаровался я в нём.
— А как насчёт спасти всех этих окаменевших бедолаг?
— Да поделом им.
— Ну, а ради себя? Ты же так хотел совершить хоть какой-нибудь подвиг!
— Ну, знаешь! — возмутился Пеон. — Тоже мне, подвиг — женщину зарубить. Не буду я этого делать.
— Никакая это не женщина, а Чудище!
Чудище, как подкошенное, упало наземь и горько зарыдало. Пеон невольно отметил, что слёзы ему совсем не к лицу — теперь оно выглядело как симпатичная, но, в общем, самая обыкновенная, только очень измождённая и грязная девушка. И очень, очень жалкая.
— Ну вот, — неодобрительно заявил Волшебник, — оно, между прочим, жаждет смерти, как избавления. А ты своим неадекватным поведением поражаешь его в самое сердце!
Пеон искренне сочувствовал Чудищу. Но, действительно, ничего не мог тут поделать. От бессильной жалости он разозлился. На Ястреба, которого считал настоящим зрелым мужчиной, а тот оказался покорным орудием судьбы. На сэра Дубину, которого считал образцом для подражания, а тот оказался вовсе ничем. На Ствола и Стебля, на их отца, на жестокого графа Первокрая, на безвольных новопоглядских горожан и стражников. На Доброго, Незадачливого, или как его там, Волшебника. Но более всего — на самого себя.
— Я же сказал — не буду! — заорал Пеон, выхватывая у Волшебника меч и занося его над головой. И, на выдохе, вонзил блистающее лезвие глубоко в землю.