У него выветрилось из головы, где он, сколько ему лет. Он не узнавал город, который исходил, исполненный горечи и раздражения, вдоль и поперек за эти полгода, но который сейчас вдруг восхитил его своей безмерной непредсказуемостью.
С полнейшей естественностью она вела его, и он лишь покорно поинтересовался:
— А куда мы идем?
— Перекусить в кафетерий Рокфеллеровского центра.
Они уже были возле центрального здания. Кей уверенно шла по широким, выложенным серым мрамором коридорам, и он впервые почувствовал ревность. Странно…
Почему-то голосом встревоженного подростка он спросил:
— Ты часто бываешь здесь?
— Иногда. Когда оказываюсь поблизости.
— А с кем?
— Глупый.
Подумать только, каким-то чудом они за ночь, да нет, даже меньше, чем за ночь, прошли весь цикл, на который у влюбленных обычно уходят недели, а то и месяцы.
Комб поймал себя на том, что исподтишка наблюдает за официантом, который принимал у них заказ, наблюдает, чтобы проверить, не знает ли тот ее, не приходила ли она неоднократно с другими, и не выкажет ли он как-нибудь, что узнал ее.
И однако же, Комб не любил ее. Был уверен, что не любит. И раздражался, наблюдая, как она привычным жестом вытаскивает из сумочки сигарету, подносит ко рту, и красная помада отпечатывает след на сигарете; как ищет зажигалку.
Он знал: она обязательно докурит сигарету до конца, даже если им принесут еду. И выкурит еще одну, да нет, даже не одну, прежде чем решится допить последний глоток кофе с молоком, что еще остается в чашке. А потом еще одну, перед уходом, перед тем, как проведет помадой по губам, выпятив их с раздражающе серьезным видом к зеркальцу, которое достанет из сумочки.
И тем не менее он остался. Ему и в голову не пришло, что можно поступить иначе, кроме как остаться. Он ждал, смирившись заранее, быть может смирившись со многим другим, и видел в зеркале свою улыбку, раздраженную и одновременно детскую, и, глядя на эту улыбку, вспомнил себя в пору учебы в колледже, когда он трагически мучился вопросом, дойдет или нет намечающееся приключение до желанного завершения: Ему сорок восемь лет.
Он ей об этом еще не сказал. Они вообще еще не говорили про возраст. Интересно, скажет ли он ей правду? Или соврет, скажет — сорок? Или сорок два?
Впрочем, неведомо, что еще они узнают друг о друге через час, через полчаса.
Уж не потому ли они так мешкали, так транжирили после знакомства время на мешкотню, что не было у них никакой возможности предугадать вероятное будущее?
И опять улица; улица, где, по правде сказать, они лучше всего чувствовали себя. И действительно, так оно и было, потому что настроение у обоих сразу изменилось и они автоматически обрели ту чудесную легкость, которую случайно познали.