Перед кинотеатрами выстраивались очереди. Вот-вот должны были открыться обитые, звуконепроницаемые двери дансингов, возле которых стояли на страже мужчины в униформе.
Но они никуда не заходили. У них и мысли такой не возникало. Они прокладывали в толпе свой извилистый путь, пока Кей не повернула к нему лицо, на котором он тотчас же распознал такую знакомую — да, — полуулыбку.
Уж не эта ли полуулыбка была причиной всего?
И ему захотелось, еще прежде чем она произнесет хоть слово, ответить ей, как ребенку:
— Да, да…
Потому что он знал. И она поняла, что он знает. И наверное, поэтому предложила:
— Может, по капельке?
Они даже не стали искать, а отворили дверь первого попавшегося крохотного бара. А бар оказался такой уютный, такой тихий, такой благодушно сочувственный к влюбленным, что им показалось, будто он специально был поставлен у них на дороге, и Кей повернулась к Комбу и взглядом спросила:
— Ну, видишь?
Потом протянула руку и шепнула:
— Дай мне пять центов.
Он не понял, но дал ей пятицентовик. Она подошла к углу стойки, где стояла огромная, плавно-округлая машина — автоматический проигрыватель с набором пластинок.
Такой сосредоточенной он ее еще не видел. Наморщив лоб, она читала названия пластинок, наконец, найдя то, что искала, нажала на клавишу и села на табурет.
— Два скотча.
Со смутной улыбкой на устах она ждала первых нот, и в этот миг он вторично ощутил укол ревности. Где, с кем слышала она эту мелодию, которую так сосредоточенно искала?
Он тупо следил за безразличным барменом.
— Послушай… Дорогой, ну, не делай такое лицо…
Машина, сияя по контуру оранжевыми огоньками, очень мягко, почти доверительно исходила одной из тех песенок, что исполняются тихим, нежно-вкрадчивым голосом и в течение полугода, а то и целого года убаюкивают тысячи влюбленных.
Она схватила его за руку. Сжала ее. Улыбалась ему, и в первый раз приоткрыла в улыбке белые зубы, невозможно белые, белые какой-то хрупкой белизной.
Разве он хотел что-то сказать? Она сделала ему знак:
— Тс-с…
А чуть позже попросила:
— Ты не дашь мне еще монетку?
Она ей понадобилась, чтобы снова пустить эту же пластинку, которую они, прихлебывая виски и почти не разговаривая, прослушали раз семь-восемь.
— Тебе не надоело?
Да нет. Ему не надоело, и, однако же, произошел весьма любопытный феномен. Ему хотелось быть с нею. Казалось, что хорошо ему будет только рядом с нею. В нем жил ноющий страх, что настанет момент, когда надо будет расстаться. И в то же время здесь, как и в кафетерии, как ночью в закусочной или в баре, где они сидели в самом конце, его снедало почти физическое нетерпение.