А у Комба все не хватало духу крикнуть ей: «Послушай, заткнись!»
Ему казалось, эта болтовня унижает их обоих: ее — тем, что она рассказывает, а его — тем, что он слушает.
— Но тогда я была беременна, и это в какой-то мере объясняет его ярость и грубость. Он был до такой степени ревнив, что даже за месяц до родов, когда ни единому мужчине не пришло бы в голову ухаживать за мной, следил за мною с утра до ночи. Я не имела права выходить одна. Он закрывал меня на ключ в квартире. Да что там, он забрал все мои туфли и платья и запер их в комнате, ключ от которой был только у него.
Ну как она не понимает, что сделала глупость, даже больше чем глупость, сказав:
— В Париже мы прожили три года.
Вчера она говорила — шесть. Интересно, с кем она прожила остальные три года?
— Посол, который умер в прошлом году, был одним из самых крупных наших государственных деятелей, и тогда ему было восемьдесят. Он по-отечески полюбил меня, потому что уже тридцать лет как овдовел, а детей у него не было.
Комб подумал: «Врешь!»
Потому что это было просто невозможно. По крайней мере, с нею. Послу могло быть и девяносто, и даже больше, но она не успокоилась бы, пока не вынудила бы его выказать ей свое восхищение.
— Часто по вечерам он просил меня почитать ему. Это была одна из последних его радостей в жизни.
И опять он удержался, не крикнул ей — откровенно, грубо: «А руки он, как, держал при себе?» Потому что был уверен: нет, — и эта уверенность причиняла страдание.
«Ну, быстрей, — подумал он. — Выкладывай все, что у тебя есть, чтобы потом не было нужды возвращаться к этой грязи».
— По этой причине муж объявил, что с моим здоровьем мне нельзя жить в Париже, и поселил меня на вилле в Ножане. Характер у него становился все более мрачным, ревность все ужаснее. В конце концов я не выдержала и ушла.
Одна? Как бы не так! Если она ушла именно так, как она говорит, по собственной воле, то почему оставила дочку? И если это она потребовала развода, то почему оказалась в нынешнем своем положении?
В ярости Комб сжал кулаки, испытывая желание ударить ее, чтобы отомстить разом за обоих — и за себя, и за ее мужа, которого он тем не менее ненавидел.
— Это тогда-то ты и отправилась в Швейцарию? — стараясь скрыть иронию, поинтересовался он.
Однако она поняла. Он почувствовал, что поняла, так как чуть ли не сердито, не входя в подробности, ответила:
— Нет, не тогда. Сначала я почти год прожила на Лазурном берегу и в Италии.
Но не уточнила с кем, хотя и не утверждала, что жила там одна.
Комб ненавидел ее. Ему вдруг остро захотелось выкрутить ей руки, заставить упасть перед собой на колени, чтобы она стонала от боли и просила прощения.