Ну а остальное, о чем она не рассказала и о чем он не желал знать? Неужто она не догадывалась, что из этих ее откровенностей у него, точно кость в горле, причиняя почти физическую боль, застряла уверенность, что она обжималась со стариком послом?
Совершенно механически он встал. Бросил ей:
— Ложись.
Словно ожидая этого, она пробормотала:
— Позволь, я докурю.
Он вырвал у нее сигарету и растоптал прямо на ковре.
— Иди ложись.
Он знал, что она, отвернувшись, улыбается. Знал: она торжествует. Подумать только, она способна рассказывать подобные истории лишь для того, чтобы довести его до такого состояния!
«Сегодня ночью не прикоснусь к ней, — мысленно поклялся он. — Тогда она, может быть, поймет».
Что поймет? До чего нелепо. Но разве и все остальное не было нелепо, неразумно? Что вообще они делают в этом номере «Лотоса» над фиолетовой надписью, предназначенной заманивать проходящие парочки?
Он смотрел, как она раздевается, и оставался холоден. Да, он способен оставаться холодным, глядя на нее. Она не была ни красива, ни неотразима, хотя воображала себя таковой. И на ее теле уже тоже заметна была патина жизни.
Но стоило ему об этом подумать, и он ощутил, как его охватывает неодолимый гнев, потребность все стереть, всем завладеть, все присвоить. Неистово, со злобой, которая стояла у него в застывших, страшных глазах, он сжал ее в объятиях, стиснул, вошел в нее, как будто этим хотел разделаться раз и навсегда со своей навязчивой идеей.
Она ошеломленно смотрела на него, и, когда со спазмом пришло высвобождением, заплакала, но не так, как плакала за перегородкой Уинни, а как плачет ребенок, и по-детски же пролепетала:
— Ты сделал мне больно.
И так же по-детски заснула, почти без перехода. В эту ночь на ее лице не было того страдальческого выражения, что в прошлую. Объятия на этот раз утолили ее. Она спала, чуть надув губы, ее руки лежали бессильно вытянутые на одеяле, а волосы на резкой белизне подушки казались каким-то рыжеватым, всклокоченным комом.
Он не спал, даже не пытался заснуть. Впрочем, до рассвета оставалось уже недолго, и, когда первый холодноватый отблеск упал на окно, он встал, проскользнул за занавеску и прижался горячим лбом к стеклу.
На улице, в облик которой мусорные баки вносили ноту пошлой обыденности, не было ни души. В доме напротив, на том же этаже, перед зеркальцем, прислоненным к окну, брился мужчина, и на мгновение их взгляды встретились.
Что они поведали друг другу? Они были примерно одного возраста. У мужчины напротив были высокие залысины, густые брови озабоченно сведены. Интересно, а за спиной у него в комнате был кто-нибудь? Например, женщина, лежащая в постели и погруженная в глубокий сон?