— Я знаю, что причиню тебе боль, потому что ты ревнивый. Но мне нравится, что ты ревнуешь. Я должна рассказать тебе. Когда ты встретил меня…
Она не уточнила «позавчера», и он был благодарен ей за это: ему не хотелось помнить, что они так недолго знакомы. Она сказала:
— Когда ты встретил меня…
И продолжила еще тише, так, что ему казалось, будто слова, которые она произносит, дрожат у нее в груди:
— …я была так одинока, так непоправимо одинока, так пала духом, пребывала в полной уверенности, что никогда мне уже из этого не выбраться, и тогда я приняла решение пойти за первым мужчиной, все равно за кем… Я люблю тебя, Франсуа!
Она произнесла это всего один раз. И не смогла бы повторить, потому что они так тесно, так сильно прижались друг к другу, что говорить просто не было возможности.
Да и что еще они могли бы сказать после этого? И что могли бы делать? Уж во всяком случае не заняться любовью, потому что тогда бы точно все испортили.
Комб не решался расслабить объятия из страха, и надо сказать, вполне обоснованного, пустоты, которая неизбежно должна была прийти после подобного пароксизма, и это она высвободилась из его рук — естественно, с улыбкой. Она сказала:
— Посмотри в окно.
И добавила:
— Он нас видел.
В этот миг солнечный луч коснулся их окна, ворвался в комнату и ярким, дрожащим пятном замерцал на стене в нескольких сантиметрах от одной из фотографий детей.
— А сейчас, Франсуа, тебе нужно выйти из дома.
На улице, в городе было солнечно, и она прекрасно понимала, что у Комба существует потребность окунуться в реальность. Это было просто необходимо — ему, им.
— Только оденешься ты иначе. Да, да! И я сама выберу тебе костюм.
Из-за признания, которое она только что сделала, ему так многое хотелось ей сказать! Но почему она не позволяет ему это? Она суетилась, расхаживала по комнате, как у себя дома. И при этом еще была способна напевать. Напевала она их песню, причем напевала совершенно иначе, чем прежде, таким серьезным, глубоким и в то же время таким свободным голосом, что это уже была не расхожая банальная песенка, а как бы квинтэссенция того, что они только что пережили.
Она рылась в одежном шкафе. И при этом приговаривала:
— Нет, мистер, нет. Сегодня только не серый. И не бежевый. Тем более бежевый, что бы вы там ни воображали, вам не идет. Вы не настолько брюнет и не настолько блондин, чтобы носить бежевый.
А кстати, какого цвета у тебя волосы? Представь себе, я не обратила на них внимания. Вот глаза твои я знаю. Они меняют цвет в зависимости от того, о чем ты думаешь, и сейчас, когда ты подошел ко мне с видом смирившейся жертвы, а верней, не совсем смирившейся, они были мрачного черно-серого цвета, точь-в-точь как бурное море, от одного вида которого у пассажиров начинается морская болезнь. Я все думала, окажешься ли ты способен преодолеть то крохотное расстояние между нами, что тебе еще оставалось, или мне придется самой сделать этот шаг.