Если ты этого не понимаешь, то… то…
Он едва не крикнул: «То тогда ты недостойна находиться здесь!»
Однако он вовремя удержался. И умолк, разъяренный или, верней, насупленный, как мальчишка, который вдруг ни с того ни с сего по-глупому разозлился.
Засунув руки глубоко в карманы, он размышлял, что может подумать Кей о выражении его лица, и упорно не смотрел на нее, уставившись на какое-то пятно на стене.
Ну почему она не приходит к нему на помощь? Неужели не понимает, что самая пора ей сделать первый шаг? А вдруг она и впрямь все свела к идиотской сентиментальности и считает, что это всего лишь заурядная драма мужа, которому наставили рога?
Он был зол на нее. Ненавидел ее. Да, он и впрямь готов был возненавидеть ее. Он стоял, чуть наклонив голову. Еще когда он был маленьким, мама говорила, что он склоняет голову к левому плечу, когда бывает неискренен.
Наконец он рискнул глянуть на нее, буквально краешком глаза, и обнаружил, что она плачет и одновременно улыбается. Он прочел в ее лице, на котором были видны следы слез, такое радостное умиление, что уже совершенно перестал понимать, как дальше вести себя и вообще что делать.
— Подойди ко мне, Франсуа.
Она была слишком умна, чтобы не понимать, насколько опасно вот так вот обращаться к нему в эту минуту. Неужели она настолько уверена в себе?
— Подойди же.
Она говорила с ним, как с упрямым, капризным ребенком.
— Ну, подойди.
И в конце концов он подчинился, правда, как бы нехотя, через силу.
Наверно, она очень смешно выглядела в его халате, который волочился по полу, в огромных мужских шлепанцах, с ненакрашенным лицом и волосами, еще всклокоченными после сна.
И тем не менее в ней не было ничего смешного, потому что он шел к ней, стараясь сохранять сердитый вид.
— Подойди.
Она взяла обеими руками его лицо. Заставила положить голову к себе на плечо, прижаться щекою к ее щеке. Она не поцеловала его. Просто удерживала так, почти насильно, словно для того, чтобы он мало-помалу проникся ее теплом, ее присутствием.
Один глаз у него был открыт. Изо всех сил он пытался сохранить раздражение, не дать ему улетучиться.
И вдруг тихо, так тихо, что, наверное, он ничего бы не разобрал, если бы ее губы не находились у самого его уха, она произнесла:
— Все равно ты не был так одинок, как я.
Чувствовала ли она, что он еще немного напряжен? Тем не менее она была уверена в себе или в их одиночестве, которое отныне не позволяло им обойтись друг без друга.
— Я тоже должна тебе кое-что рассказать.
Это был всего лишь шепот, и что самое странное, шепот среди бела дня, в светлой комнате, без аккомпанемента приглушенной музыки, без всего того, что помогает расслабиться. Шепот возле окна, из которого был виден кроткий, неопрятный старикашка портной.