— Пойми, лапушка… Это не роль, а чистое золото. Три сотни представлений обеспечены, не считая гастролей в провинции и за границей. Единственно, что нужно, это чтобы ты играл герцога, иначе полный провал, пьесы, можно считать, нету. Помогите мне! Я рассказал тебе, в чем там хитрость. Прочти рукопись. Перелистай ее. И если ты отнесешь ее к директору «Мадлен» и скажешь, что хочешь в ней играть, дело, считай, на мази. Я позвоню тебе завтра в шесть вечера. Ведь верно же, сударыня, он должен сыграть в моей пьесе?
В тот вечер Комб был в ресторане с женой. Ей-то Ложье и всучил с заговорщицкой улыбкой пьесу, а на следующий день прислал роскошную коробку шоколадных конфет.
— Ты идешь?
Да, конечно, идет. С отсутствующим видом Комб подождал лифт, следом за Ложье вошел в кабину.
— Видишь ли, дорогуша, Нью-Йорк это такой город… когда-нибудь ты…
Комб едва не взмолился:
— Да помолчи ты! Ради Бога, помолчи.
Все эти словеса он уже знал наперед. Слышал их не один раз. Вообще, к черту Нью-Йорк, о нем он уже больше не думал, верней, станет думать потом.
Сейчас самым главным было то, что в комнате у него находилась женщина, о которой он почти ничего не знал, которой не верил, женщина, на которую он смотрел такими холодными, такими трезвыми и безжалостными глазами, какими никогда ни на кого в жизни еще не смотрел, женщина, которую он временами презирал, но без которой, это он ясно понимал, обойтись не сможет.
— Гурвич — отличный парень. Немножко не наш, но так и должно быть. Он не забыл, что начинал с того, что подметал студии в Бийянкуре, и у него остались кое с кем счеты. А в остальном прекрасный человек, особенно если тебе ничего от него не нужно.
Комбу страшно хотелось остановиться, пожать другу руку и сказать:
— Пока!
Вот говорят — «тело без души». Несомненно, и Комбу, как и всякому другому, случалось произносить эти слова. Но сейчас, в этот миг, на углу Шестьдесят Шестой улицы и Мэдисон-авеню он поистине являл собой тело, которое ничто не одушевляло, чья жизнь и мысли были где-то далеко.
— Ты совершенно зря так волнуешься. Через месяц-полтора ты первым будешь смеяться над тем, какая у тебя была сегодня физиономия. Держись, старина, и не давай повода бездарным актеришкам радоваться оттого, что ты пал духом. Вот после моей второй пьесы в театре «Пор-Сен-Мартен»…
А вообще, чего ради ей уходить? Она же обо всем догадалась и должна понимать, что сейчас не время. Разве что она сама испытывает потребность в свободе…
Интересно, а эта ее история про Джесси — правда? Про чемоданы, запертые в комнате, ключ от которой плывет к Панамскому каналу?