— Был. Но это была ошибка.
Резкий взмах руки. Франсуа, не ревнуй, если я скажу, что у него очень красивые руки.
— Да, я снова женюсь и начинаю новую жизнь, по этой причине я и вызвал сюда Мишель, так как у нее будет свое место в моей новой семье.
Он думал, я расплачусь, побледнею или уж не знаю там что сделаю. А я все это время — клянусь тебе и умоляю поверить — думала о тебе. Мне так хотелось объявить ему.
— Я люблю…
Но он это уже знал. Почувствовал. Так не может быть, чтобы люди не чувствовали этого.
— Вот почему, Катарина…
Еще раз извини меня, мне не хочется причинять тебе боль, но нужно, чтобы я все рассказала тебе.
— …не будьте ко мне в претензии за то, что я не хотел бы, чтобы вы принимали слишком близкое участие в жизни этого дома, и желал бы, чтобы ваше пребывание здесь оказалось как можно непродолжительнее. Я считаю, что свой долг я выполнил.
— Я вам крайне благодарна.
— Есть и другие вопросы, которые я давно хотел бы урегулировать, и не сделал этого только потому, что не мог узнать ваш адрес.
Потом я расскажу тебе обо всем, Франсуа. Пока я еще не приняла окончательного решения. Но уверяю тебя, все, что я делала, я делала для тебя, вместе с тобой, с сознанием, что я всегда с тобой.
Теперь ты почти все знаешь о моей здешней жизни. Только не подумай, будто меня это унижает. Я чужая в этом доме и не вижу никого, кроме экономки и слуг. Они очень учтивы, но держатся на расстоянии. И лишь одна служанка родом из Будапешта по имени Нуши сказала мне как-то утром, увидев меня, когда я вышла из ванны:
— У мадам кожа в точности, как у барышни Мишель.
Милый мой, ты ведь тоже однажды вечером признался, что любишь мою кожу. У дочери она, конечно, куда нежнее и белее. И тело у нее…
Ну вот, я снова загрустила. А мне так не хотелось в этот вечер, когда я буду тебе писать, грустить. Но уж очень я хотела сообщить тебе что-нибудь такое, ради чего стоит писать письмо.
Но ничего я тебе не сообщу. Ты знаешь, о чем я думаю: о том же, о чем наперекор себе все время думаешь ты, и это снова наполняет меня страхом, и я задаю себе вопрос, нужно ли мне возвращаться в Нью-Йорк.
Будь я героиней, как те, кого так называют, я, без сомнений, не возвратилась бы Уехала бы, как говорится, не оставив адреса, и, быть может, ты скоро утешился бы.
Но я, Франсуа, не героиня. Вот видишь! И даже не мать. Возле постели дочери я думаю о своем любовнике, пишу любовнику и впервые в жизни горжусь, выводя это слово.
Мой любовник.
Как в нашей песенке, помнишь ли ты ее еще? Ходил ли ты ее послушать?
Хотелось бы, чтобы нет, потому что я сразу представляю лицо, с каким ты ее слушаешь, и боюсь, что ты напьешься.