Самое ошеломляющее, что он чуть ли не обрадовался, не обнаружив ее рядом в постели, хотя через час и даже всего через несколько минут такая реакция показалась бы ему невероятной, а то и чудовищной. Впрочем, мысль эта была какой-то неосознанной, так что даже перед самим собой он совершенно честно мог отрицать эту первую свою измену.
Когда он проснулся, комната была погружена в темноту, прорезанную двумя широкими полосами красноватого света; неоновые надписи на улицах вбивали их, точно клинья, в щели между гардинами.
Он протянул руку и нащупал уже остывшую простыню.
А не потому ли он обрадовался, действительно обрадовался, думал он, принуждал себя думать, что так было бы куда проще и легче?
Нет, конечно же нет, так как, обнаружив, что из-под двери ванной сочится свет, он ощутил легкий толчок в груди.
У него почти не сохранилось воспоминаний, как развивались события дальше, настолько все было просто и естественно.
Он помнил, как встал, потому что ему хотелось курить. Она, очевидно, услышала, что он бродит по номеру, и открыла дверь, хотя еще стояла под душем.
— Ты знаешь, сколько времени? — весело спросила она.
Он засмущался оттого, что стоит голый, и стал искать кальсоны.
— Не знаю.
— Половина восьмого, старина Франк.
И от этого имени, которым до сих пор никто его не называл, ему вдруг стало легко, и легкость эта оставалась в нем долгие часы, придавала такую непринужденность, что у него возникло чудесное чувство, будто он играет жизнью.
А что еще было? Это не имело никакого значения. Отныне ничто не имело значения.
К примеру, он пробормотал:
— Я вот думаю, как побриться…
А она чуть насмешливо, нет, скорее ласково, чем насмешливо, сказала:
— Нужно позвонить посыльному и попросить, чтобы он купил тебе бритву и крем для бритья. Хочешь, я позвоню?
Это его развеселило. Чувствовала она себя совершенно непринужденно, а вот он ощущал некоторую неловкость в этой новой реальности — до того новой, что у него не было полной уверенности, реальна ли она.
Сейчас ему припоминаются кое-какие ее интонации, к примеру, когда она не без удовлетворения произнесла:
— А ты совсем не толстый.
Он же с самым серьезным видом ответил:
— Я всегда занимался спортом.
Еще немного, и он напряг бы грудь и продемонстрировал ей бицепсы.
Все было как-то странно — и этот номер, в котором они заснули, когда еще было темно, а проснулись, когда уже стало темно. Он ощутил чуть ли не страх, когда подумал, что надо будет уйти из него, словно боялся оставить здесь частицу самого себя, частицу, которую ему уже не удастся обрести.