Об этом Кей еще не знает. Возможно, оне ждет, что комната вся будет заставлена цветами; ей неизвестно, что он подумал о цветах, но единственным ответом на эту мысль было презрительное пожатие плеч.
А уж не так ли он и не прав, опасаясь, что она окажется не в том диапазоне?
Наверно, он пошел слишком стремительно. У него было ощущение, что за такой маленький срок он преодолел огромный, головокружительный путь, на который людям зачастую требуются многие годы, а тем, кто доходит до конца, и вся их жизнь.
Когда он вышел из дому, звонили колокола, должно быть, наступил полдень; засунув руки в карманы бежевого плаща, он зашагал по улице.
И Кей не догадывалась еще о том, что с полудня до этого часа, то есть до восьми, он шел пешком, ну, исключая те пятнадцать минут, которые потратил, чтобы съесть за стойкой хот-дог. Кафетерий он не выбирал. Ему это было безразлично.
Через Гринвич Вилледж он направился к докам, дошел до Бруклинского моста и впервые пешком прошел по этому гигантскому металлическому сооружению.
Было холодно. Накрапывал дождь. Небо висело низкое, затянутое плотными серыми тучами. По Ист-Ривер катились волны с белыми гребнями, злобно свистели буксиры, а плоскодонные пароходики отвратительного коричневого цвета, перевозившие, точно трамваи, пассажиров, следовали своим неизменным маршрутом.
Поверит ли она, если он скажет, что пришел в аэропорт пешком? И всего раза два или три заглянул в самые примитивные бары; промокший на спине плащ, руки в карманах, мокрая шляпа — ни дать ни взять искатель приключений.
К автоматическим проигрывателям он даже не подходил. Теперь это ему ни к чему.
И на все, что он видел вокруг во время этого паломничества в сером мире, где в лучах электрических ламп суетились черные люди, — на магазины, киношки с гирляндами огоньков, омерзительные закусочные и кондитерские, грошовые распивочные, где можно слушать музыку или загонять шары в небольшие отверстия, короче, на все, что смог придумать большой город, чтобы обмануть людское одиночество, отныне он мог наконец-то смотреть без отвращения и паники.
Она будет здесь. Вот-вот будет.
Остался лишь единственный, последний страх, и он влачил его с собою мимо домов, мимо этих кирпичных кубов, вдоль стен которых тянулись железные лестницы на случай пожара, домов, глядя на которые тотчас же возникает вопрос, но не о том, как у людей хватает отваги жить в них, что в общем-то достаточно просто, но как у них хватает отваги в них умирать.
Проезжали трамваи, полные бледных замкнутых лиц. И дети, маленькие человечки, совершенно черные в сером полусвете дня, возвращались из школ, тоже силясь отыскать радость.