Днем и ночью плыл над Лупановкой сладко-приторный запах гниющих плодов. Кто и оставался еще живой в деревне, тем было не до сбора яблок и слив. У них были дела поважнее. И настал наконец день, когда бывший старшина Иван Иванович Заграй распахнул перед Фросей двери новой добротной избы.
— Будь добра, заходи и будь в доме хозяйкой!
Фрося зашла и увидела широкую белую печь, стоящую как раз посредине избы.
— На колесе? — робко спросила она.
— На колесе.
— А где же ручка?
— Зачем ручка? — ответил Заграй. — Век техники. Я ее на фотоэлементе сделал.
— Как это?
— Подойди и скажи: «Печка, печка, повернись!»
— И повернется? — не поверила Фрося.
— Попробуй.
Она подошла к печке и открыла уж было рот, но испугалась чего-то.
— Нет, не могу…
— Ну, чего ты, мам?
Дети обступили ее, тянули за руки.
— Мы уже пробовали. Скажи, не бойся.
Дед Степочка тоже принялся уговаривать:
— Не робей, Фросюшка. Чего испугалась-то? На трибуне и то не сробела, а тут…
Но Фрося никак не решалась. Позади себя она услышала скрип отворяемой двери и обернулась. На пороге стоял Василий. Вид у него был как у побитого, но все еще задиристого петуха. И тогда Фрося решилась:
— Печка, печка, — сказала она, — повернись ко мне передом, к Ваське задом. — Печка, чуть помедлив, неслышно поехала вправо. — Ой, мамушки мои! — всплеснула руками Фрося. — Да что ж это такое? Чудо, да и только!
Заграй стоял у окна, делая вид, что все это вроде его и не касается. Фрося подошла к нему и удивленно, словно бы впервые взглянув на него, спросила:
— Это ты сам сделал?
— Сам, — ответил тот.
— Для меня?
— Для тебя.
— Ой, Ваня! Значит, недаром я тебя во сне видела! А усы? Усы ведь можно и отрастить, правда?
— Отращу, — пообещал Заграй, — и на трубе играть научусь. Чтоб все, как ты хочешь.
Фрося обняла его и тут же при всех поцеловала.
— Не надо ни трубы, ни усов. Я тебя и так люблю.
Только тут Василий, казалось, опомнился.
— Люди! — закричал он. — Где вы, люди? Смотри, что делают? Отца троих детей чести лишают! На глазах у родного мужа амуры устраивают! Так нет же! Не сдамся!
Он вышел на середину избы, стал перед печкой, широко расставив ноги, а руками упершись в бока.
— Печка! — приказал он. — Повернись ко мне передом, к Фроське задом!
Печка даже не шелохнулась.
— Шалишь! — пояснил ему дед Степочка. — Печка ведь тоже себе на уме. Не на всякий голос откликается. И сколько ни кричал, ни приказывал Василий, печка его не послушалась.
— Ну, убедился? — спросил его Заграй. — А теперь давай отсюда подобру-поздорову. И чтоб без всяких фокусов. Поизмывался над беззащитной женщиной — хватит. Теперь у нее есть защита. Смею думать — надежная!