Беспредметное слово Г. Айги: диалог С К. Малевичем
(Корнелия Ичин)
Исследователи творчества Геннадия Айги неоднократно указывали на связь поэта с Казимиром Малевичем, «отцом супрематизма». Среди первых, кто это сделал, был Карл Дедециус[678], позже на эту тему писали Джеральд Янечек[679] и Ильма Ракуза[680].
Об этой «школе» охотно говорил и сам поэт. В разговоре со Збигневом Подгужецем в 1974 году Айги подчеркивал, что особенно многим обязан Хлебникову и Малевичу и что он убежден, что сегодня нельзя заниматься словесным и изобразительным искусством без учета наследия Хлебникова и Малевича. На вопрос Подгужеца «Вы очень любите Малевича?» Айги отвечает: «Да, он для меня, пожалуй, самый любимый человек в искусстве. Не только любимый живописец, но и любимый Художник. В искусстве он — человек отцовского типа. Властный, всецело проникнутый патриаршей ответственностью»[681].
Особым достоинством Малевича Айги считал его видение будущего искусства как статичного: «Очень хочется верить в это… Что-то утешительное есть для меня в этих словах»[682]. Именно статичность как отсутствие движения, течения времени, деятельного принципа, отсутствие возможности нарушить, испортить, уничтожить, отсутствие прогресса, потребительского, предметного стала основной чертой поэтики Айги.
Не так ли надо понимать и его слова: «Я не веду „разговора“ с моим „объектом“, я вспоминаю его, я хочу сделать о нем „заключение“». Его поэтический объект вечно статичен, он пребывает в неподвижно застывших пространствах воспоминаний. Эти пространства Айги называет местами («места в лесу, места-поля, даже — места-люди, место — я сам»)[683]. Так он пытается передать самое существенное в вещах, что связано с пространством памяти и с сакральным пространством.
Айги посвятил Малевичу стихотворения: «Сад ноябрьский — Малевичу» (1961), «Казимир Малевич» (1962), «Образ — в праздник» (1978), написанный по случаю 100-летия со дня рождения супрематиста, позже он написал предисловие «В честь Мастера — несколько абзацев» к книге стихов художника (1991).
То, что у Айги совершенно уникальный способ организации языкового пространства, заметно, пожалуй, с его первых поэтических опытов, но в указанных стихотворениях это особенно бросается в глаза. Слова в них связаны лишь одним принципом — свободной плоскостью листа (пробелы между строками не менее значимы, чем сам текст). Пустое место дает возможность сделать слово и глаголом, и существительным, и междометием, и местоимением. Каждое слово вызывается из небытия, занимает место в белом, пустом пространстве — иными словами, язык возвращается в свое первобытное, первоначальное состояние. Слово Айги равно первозданному слову, отсюда его монолитность. В его стихотворениях, как правило, отсутствуют глаголы как динамическое начало, как логико-синтаксическое связующее, как принцип прогрессивной организации текста. Геннадий Айги нашел такой стих и такие свободные от предметной тяжести слова, которые оказались равнозначными тишине. На вопрос о поэзии и тишине, который задали ему, Айги ответил, что в поэзии «необходимо уже уметь творить