Семён был сам в ужасе от того что он сделал. Его глаза налились слезами, руки затряслись. Но бандиты поняли его состояние по-своему и решили, что у парня «сносит крышу». Сейчас этот здоровяк пойдёт в разнос и начнёт крушить всё на своём пути. Они попятились. Расклад сейчас был не в их пользу, двое против троих, не считая женщин.
Аскольд, поигрывая смертоносным осколком обсидиана, сделал уверенный шаг вперёд.
— Мы не при деле, — заскулил один из бандитов. — Мы уходим. Против вас мы ничего не имеем.
— Заберите этого с собой, он оскверняет наш берег, — внезапно рыкнул Никита, указывая на мертвеца.
Как только они скрылись, Никита повернулся к стоящему, как столб, Семёну:
— Семён Семёнович, а ты опасный тип. На твоей совести уже два жмурика. Как же твои демократические принципы? — подколол он его, но понял, зря это сделал. Семён внезапно расплакался:
— Я не знаю, как это произошло, — запричитал он. — Я как представил, что они будут глумиться над нашими женщинами, так во мне словно лопнула рессора!
Все смотрели на него и удивились, как же раньше не разглядели какой же он огромный и сильный. А ведь точно, лёгкий жирок под кожей искусно скрывал могучие мышцы. Если он рассосётся, то Семён превратится в настоящего терминатора. Никиту это открытие невероятно удивило, а Аскольд посмотрел на Семёна с всё возрастающим уважением.
— Ты всё правильно сделал, — обняла его Лада. — Не терзайся так, мир избавился ещё от одного негодяя.
Яна лихорадочно ходила по пляжу и нервно выкрикивала:
— Сволочи, сволочи, весь вечер испоганили! — и неожиданно предложила:
— Айда купаться!
— Ночью у берега много акул, — резонно заметил Аскольд, с обожанием глядя на свою жену, которая сейчас была похожа на воинствующую амазонку.
— А я их не боюсь! — Яна была уже в одном купальнике. Она сбежала к морю и, не раздумывая, нырнула.
Ну, что можно было сказать на это безрассудство! Все, и даже Семён, полезли в ледяную воду. Море мгновенно взбодрило их разгорячённые тела. Восторг переполнял их души, а где-то в отдалении рыскали голодные акулы, но на этот раз они не почуяли людей.
Мужика, которого уличили в краже лифчика, секли несильно и не долго, но он так орал, что с ближайших утёсов осыпались камни и птицы испуганно взмывали ввысь.
Никите было неловко от того, что пришлось прибегнуть к физической расправе, но совесть его долго не мучила, так как в нём говорили гены казаков, что испокон веков осаживались по его линии и прочно закрепились в крови. Такого рода наказания у них были нормой. Его прадед был атаманом донского казачьего войска, и последующие предки не ниже атаманов. И всё же, глядя на мужчину средних лет, который после наказания в одиночестве скулил на мокрой гальке, его душу что-то кольнуло. Никиту поразил вид его одиночества. Никого с ним не было рядом, он был один и непонятно зачем он украл бюстгальтер, который так и не нашли. Наблюдая за ним, появилось сомнение, а была ли вообще кража. Что-то не вязалось с тщедушной фигурой, и с его лицом сельского учителя. А вдруг произошла судебная ошибка и его секли по наговору? Никиту словно окатили из холодного душа. Он встрепенулся и с тревогой посмотрел на Аскольда.