— А, может, действительно занять? — вопросительно поднял брови де Мазис, когда Наполеоне поведал ему о своих трудностях.
Подпоручик насмешливо взглянул на Александра. И этот туда же! Занять! Да он бы давно занял, если бы было чем отдавать!
Де Мазис пожал плечами и ничего не сказал. Хотя мог бы. Даже при всей своей сообразительности он не мог понять, зачем родным людям столько детей и для чего принимать такие муки. Но, зная отношение своего приятеля к семье и его вспыльчивый характер, Александр не решился заговорить на эту тему. И правильно сделал. Последние недели Буонапарте пребывал не в самом лучшем расположении духа и выдал бы ему по полной программе, заведи он только речь об отсталости его соотечественников.
Отчаявшийся подпоручик дошел до того, что попытался поступить на русскую службу, но получил отказ руководившего набором волонтёров для участия в войне с Турцией генерал-поручика Заборовского.
Буквально за месяц до прошения Наполеона о приняти в Русскую армию был издан указ о принятии иноземцев на службу чином ниже, на что Наполеон не согласился. В запале он пригрозил бесстрастно взиравшему на него генералу, что предложит свои услуги королю Пруссии, который даст ему чин капитана.
Но не дал король Пруссии звания капитана. По той простой причине, что несчастный офицер так и не предложил ему свои услуги.
Целыми днями Наполеоне ломал голову над тем, как вырваться в Париж, и в один из вечеров его осенило. Надо было как можно быстрее опубликовать «Историю Корсики» и получить солидный гонорар. А чтобы увеличить шансы на издание, он посвятил свой труд епископу де Марбёфу, с которым у него сложились самые добрые отношения.
Но и из этой затеи ничего не вышло. Его творение изобиловало таким огромным количеством нападок на Францию, что издатели наотрез отказывались печатать рукопись. А когда он с помощью де Марбёфа все же сумел найти издателя, который согласился взять на себя половину расходов, санский епископ по каким-то неведомым причинам впал в немилость.
Однако упрямый подпоручик не сдавался. В очередной раз переделав свое творение, он посвятил его Паоли и отослал в Лондон.
«Генерал! — писал он отцу нации. — Я родился в тот год, когда отечество погибало, и первое, что я увидел, было возмутительное нашествие тридцати тысяч французов, погрузивших свободу в кровавые волны.
С первого дня моего рождения вокруг моей колыбели я слышал вопли умирающих, стоны притесненных и видел слезы отчаяния.
Вы покинули наш остров, и вместе с вами исчезла наша надежда на счастье. Мы стали рабами, презираемыми всеми, кто имел над нами власть! Это ли не самая жестокая пытка, которую может испытать чувство?