— Я не дразнил...
— Сейчас же сними, — сквозь стиснутые зубы сказала она, бледная и злая от гнева.
Я снял — и только тут увидел, как неотрывно с завистью глядят на меня ребята. К счастью, зазвонил звонок, и я побежал в свой класс, сгорая от стыда.
Отца направили на организацию кооперативного дела в Новгородскую область.
Крестцы. Сколько таких городков на русской земле! Большая площадь с белой церковью. На главной улице несколько каменных домов с магазинными помещениями в нижнем этаже, — дома бывшего купечества. Больница. Школа. Улицы, улочки, прогоны, по обеим сторонам которых вплотную стоят дома, домики, домишки с огородами и садами. В сарае пожарного депо в летние вечера показывали фильмы. Тогда они были «немые», и каждый фильм сопровождался игрой на рояле, и всегда находился добровольный чтец текстов; причем читал на полный голос, будто все были глухие. Достопримечательностью Крестцов был дурачок, — здоровый мужик, ходивший и зимой босиком. У него были красные, словно обваренные, растоптанные ступни.
Крестцы оставили много в памяти. Там я вступил в пионеры и меня назначили завхозом отряда. Брат был барабанщиком. Ему ничего не стоило выигрывать «Старый барабанщик, старый барабанщик, старый барабанщик век не спал!». К тому времени он уже играл на баяне. Слухач! И какой! Начал с однорядной гармошки в Кустанае и дошел до такого совершенства, когда был студентом, что дважды выступал на концертах вместе с баянистами, окончившими консерваторию. Говорили, что у него не десять пальцев, а поменьшей мере сотня. Так вот он был барабанщиком, а я завхозом. В моем хозяйстве находилась керосиновая лампа, барабан и знамя. Я не знаю, куда подевалась керосиновая лампа, но когда пришло время отчитываться за свою хозяйственную деятельность, то я был в страшной панике. Я должен был барабан, знамя и лампу в порядке отчета показать отряду, но она словно сквозь землю провалилась. Хорошо, что у казенной лампы не было особых примет и за нее сошла домашняя, такая же «десятилинейная».
Однажды в Крестцы приехал силач Иван Ершов. На широком дворе пожарной команды он рвал железные цепи, завязывал в петлю кочергу, крестился двухпудовыми гирями, стягивал к себе могучих, раскормленных пожарных лошадей. Их били кнутами, разгоняя в стороны. Но Иван Ершов их сдерживал за вожжи. И вдруг, вроде бы уже и не в силе удержать, отпускал, и когда казалось, что они его разорвут, если он не бросит канаты, то тут-то Иван Ершов и показывал свою силу: бицепсы у него вздувались непомерными буграми, шея набухала, втягивалась в могучие плечи, и кони, пятясь, выбивая копытами землю, приближались друг к другу задами и под общий хохот зрителей и их восторженные крики «целовались» хвостами. Иван Ерш — так его звали в народе — улыбался и кланялся. Потом он деловито ложился на спину. На грудь ему клали деревянный щит, такой, что он целиком скрывал ого, и на этот щит медленно въезжала грузовая машина с полным кузовом людей. (Любопытно отметить: набивалось так много и с такой охотой, будто хотели раздавить силача.) Машина проезжала по щиту, сходила на землю. Щит снимали, и Иван Ерш, к общему изумлению и ралости зрителей, резво подымался целый и невредимый и раскланивался на все стороны.