(подписантов)
работы не будут публиковаться».
В принятом решении подписание письма решительно осуждалось. При этом отмечалось, что «выступавшие в большинстве своём проявили упорство, и что без последствий это оставлено быть не может».
Это абстрактное осуждение было затем конкретизировано Ф. П. Филиным (ставшим в 1968-м директором Института) — в виде четырёх пунктов. С трибуны конференц-зала Института он объявил, что провинившиеся: 1) не будут повышаться в должности, 2) не смогут защищать диссертации, 3) будут лишены зарубежных командировок, 4) не получат индивидуальных тем (т. е. будут участвовать только в коллективных исследованиях). Об увольнениях речь не шла, но они скоро последовали. Мощное орудие давления — переаттестации. Каждый младший научный сотрудник академического института (а все мы были младшими) должен был раз в 3 года проходить переаттестацию. Накануне переаттестации партбюро обязывало членов партии голосовать против очередного «подписанта».
Машина работала без сбоев. Первым был уволен в 1972 г. Юрий Дереникович Апресян. Его, автора двух хорошо известных специалистам книг («Идеи и методы современной структурной лингвистики» и «Экспериментальное исследование семантики русского глагола») и множества статей, Учёный совет Института русского языка не переаттестовал в должности младшего (!) научного сотрудника. Любопытно, что на том же заседании была повышена в должности (старший научный сотрудник!) молодая сотрудница Инна Василевская, внесшая весьма скромный вклад в отечественную русистику, но ведущая активную «общественную работу». После собрания директор Института Филин вызывал Апресяна к себе, уговаривал раскаяться (видимо, хотел избежать скандала): «Юрий Дереникович, Вы только шепните мне (указывал на своё ухо), и я осенью назначу переаттестацию. Гарантирую, что Вас переаттестуют». Апресян ответил, что раскаяние под давлением — не раскаяние, и подал заявление о добровольном уходе из Института.
Затем были уволены Л. Крысин, В. Шеворошкин и даже инвалид войны Л. Касаткин. Его отец был в 37-м году расстрелян, мать «за связь с врагом народа» пробыла в заключении 13 лет, в ссылке — 16. Но их сын, Лёня, в детстве лишённый родителей, не озлобился, и в годы войны, добавив себе лишний год, добровольцем пошёл на фронт. Кавалер ордена Отечественной войны I степени, был ранен. И вот теперь, после переаттестации, Федот Петрович Филин, этот перестраховщик, встретив Касаткина в коридоре, сочувственно спрашивает: «Чем же Вы теперь, Леонид Леонидович, жить-то будете?» Вообще, Филину, этому «людоведу и душелюбу», были присущи садистские наклонности. Как приятно для него было нюхать труп врага! Вот ещё один любопытный случай. В Институте русского языка — гражданская панихида профессора Т. П. Ло́мтева. В конференц-зале, у его гроба, Филин со слезами в голосе говорит: «Мы мало берегли тебя, Тимофей Петрович!». Какое трогательное признание! И ведь, правда: мало берёг он Тимофея Петровича! Как-то попал мне в руки сборник (за давностью лет не помню название; кажется, «За марксистко-ленинское языкознание!» или «Советское языкознание» или что-то ещё того же типа), и там я наткнулся на статью Филина, где он клеймил Ломтева, этого, по его мнению, чуть ли не агента англо-американского империализма! Куда инквизиторам до советского учёного Федота Петровича Филина!