– Музыка в полночь! Вот забавно! И что же, никто не танцует?
– Думаю, господин, что играют не в самом замке. Говорят, звуки доносятся из леса, хотя и кажутся такими близкими. Но привидение способно на все.
– Несчастный! – воскликнул граф. – Ты так же глуп, как и остальные. Завтра ты убедишься в своем нелепом заблуждении. Но тише! Что это за голос?
– Ах, господин! Этот голос часто поет под аккомпанемент струн.
– Часто, – повторил граф. – Но насколько часто? Пение прекрасное.
– Я слышал его раза два-три, но здешние старожилы гораздо чаще.
– Что за великолепное крещендо! А потом чудесная каденция! – восхищенно воскликнул граф. – Поистине нечеловеческое исполнение!
– Так и говорят, – подтвердил Пьер. – Что играет и поет не человек. Если позволите высказать свое мнение…
– Тихо! – перебил его граф, продолжая внимать неземным звукам, а когда музыка стихла, отвернулся от окна и произнес: – Странно! Закрой ставни, Пьер.
Слуга послушался, и вскоре граф его отпустил, однако не забыл о звуках, еще долго живших в сознании, рождая удивление и недоумение.
Тем временем, сидя в одиночестве в гостиной покойной маркизы, Людовико слышал, как хлопают двери: это обитатели замка расходились на ночлег. Потом часы в холле пробили двенадцать.
– Полночь, – произнес он вслух и с подозрением огляделся.
Огонь в камине почти погас: увлекшись чтением, Людовико забыл обо всем на свете, а сейчас встал и подложил дров – но не потому, что замерз, хотя ночь выдалась бурной, а потому, что не хотел сидеть в темноте. Снова прикрутив лампу, он налил еще вина, подвинул стул ближе к камину и, стараясь не слушать завывание ветра и не поддаваться упрямой меланхолии, снова принялся читать. Книгу ему дала Доротея, а она когда-то нашла ее в укромном уголке библиотеки маркиза. Восхитившись историями, экономка оставила книгу у себя. Обложка ее была покорежена, а страницы покрылись плесенью, так что некоторые буквы было трудно разобрать. Прекрасные произведения писателей Прованса, либо заимствованные из арабских легенд, занесенных сарацинами из Испании, либо повествующие о благородных подвигах крестоносцев, которых трубадуры сопровождали в походах на восток, поражали великолепием сюжета и языка. Неудивительно, что и Доротея, и Людовико были покорены этими историями, поражавшими воображение читателей в давние времена. Некоторые новеллы, однако, отличались простым содержанием, не характерным для произведений двенадцатого века, и были проникнуты суеверным духом Средневековья. Такой оказалась и новелла, которую Людовико собирался прочитать: