Ради чего же мы сражались в этих огромных лесах, которые впечатляли как штурмующих, так и обороняющихся и обладание которыми уже ничего не значило ни для тех, ни для других? Возможно, ради утоления остатков жажды разрушения, которую нам не удалось погасить за все пять лет войны… Мы испытывали невыразимое удовольствие, опустошая в необъяснимой ярости четыре магазина крупнокалиберного пулемета по захваченной американцами деревне, чтобы посмотреть, как те в испуге разбегаются во все стороны. «Дети, наслаждайтесь войной, мир будет ужасен…»
19 апреля мы услышали по радио последнее выступление одного из главных деятелей павшего режима – министра пропаганды Геббельса, посвященное дню рождения Гитлера, который отмечался на следующий день. Мы не верили своим ушам. Дьявольский управитель немецкой совестью еще находил слова, чтобы представить разгром как победу. Победу большевизма над гнилью Запада. Для него германское поражение становилось победой над англосаксонскими демократиями, к которым нацисты с самого начала испытывали наибольшую ненависть. Мы переглядывались, веселясь и испытывая отвращение одновременно. Как финальная точка катастрофы, равной которой не знали, это было даже неплохо! Мир, наш мир, окончательно сошел с ума, поскольку разгром без особых трудностей можно было превратить в победу.
У нас закончились последние боеприпасы и консервы. Мы прятались в наших последних бронемашинах, замаскированных в подлеске. Только лисы еще могли наблюдать за нами. Я опросил своих людей. Нас осталось пятеро: два лейтенанта, фельдфебель и два солдата. Что делать? Мы больше не могли продолжать сражаться.
По вечерам мы пробирались к обочинам узких дорог, прорезавших массив, чтобы посмотреть, что делают американцы. Они передвигались небольшими моторизованными группами: пулеметный бронеавтомобиль и два джипа, набитые странными людьми, напоминавшими трапперов. Было легко устроить им засаду и перестрелять еще нескольких из наших последних фаустпатронов и автоматов. Но ради чего? Разве они уже сейчас не стали нашими союзниками против русских? Разве, в любом случае, не были нам намного ближе «большевиков», которые на другом берегу Эльбы заканчивали добивать нашу столицу? Не следовало ли, напротив, прекратить всякое сопротивление западным союзникам, чтобы позволить им первыми занять Берлин?
Мы пытались, каждый сам по себе, пробраться через американские позиции, чтобы вернуться по домам. Один солдат был из Силезии.
– Я не знаю, куда идти, – сказал он. – Лучше сдамся «друзьям».
У другого солдата и фельдфебеля были родственники на западе, они хотели попробовать добраться до них. Лейтенант был берлинцем. Он намеревался дождаться окончания боев в городе и отправиться туда. До войны он некоторое время учился в Вернигероде, городке у северных склонов Гарца, оккупированном американцами три недели назад. Во времена учебы он жил у одного доктора.