– Схожу взглянуть, там ли он; если да, приведу к нему и тебя.
Мы обменялись рукопожатиями. Стояла ночь, светлая и холодная ночь.
– До свидания, и удачи!
Я смотрел, как они скользят между кустами и один за другим растворяются в ночи. Прежде чем уйти самим, мы привели в негодность два автомобиля, испортив зажигание и рации. А потом ушли, с пистолетами и последними консервами в карманах. Мы решили дать бой, но не сдаваться, поскольку знали, что американцы всех солдат, взятых в плен в лесах, объявляют эсэсовцами.
Нам удалось добраться до первых строений Вернигероде и найти дом врача. Мы пробрались в погреб и с огромными предосторожностями обратились к одной из дочерей хозяина дома.
Она дрожала от страха.
– Мы не можем оставить вас здесь: американцы беспощадно расстреливают всякого немца, укрывающего солдат вермахта. Мне очень жаль, но вы должны уйти.
Она позволила нам принять горячую ванну и дала несколько банок консервов.
На следующий день за нами зашел дневальный взятого под контроль американцами немецкого военного госпиталя, где работал ее отец. Он поместил нас в палату с двенадцатью другими людьми. Официально мы поступили в госпиталь из соседнего города. По утрам американцы устраивали нам медицинский осмотр. Они не заметили нашего маленького маскарада. Мы теперь были пленными, двумя единицами в человеческом море, взбудораженном разгромом. Американцев сменили англичане, англичан – русские.
Однажды вечером мы услышали по радио новость о «героической смерти во главе своих войск нашего фюрера, до последнего мгновения сражавшегося против большевизма». Это была последняя ложь Геббельса. Но среди нас еще находились такие, кто ей верил. Пока диктор зачитывал специальное сообщение о смерти Гитлера, они встали с коек, вытянулись по стойке смирно и, со слезами на глазах, вскинули правую руку. Все молчали. Те, кто не встал, отвернулись, чтобы не выдать своих чувств. Колокол Третьего рейха прозвонил.
Прежде чем русские начали инвентаризацию человеческого материала, оставленного им англичанами, я сумел в царившей тогда всеобщей панике вскочить в последний поезд, шедший из Вернигероде на запад. По соседству с сомнительного вида штатским я ехал в направлении Рейна. На всем протяжении моего долгого пути я находил приют то у одного, то у другого родственника. Сидя у камина в их домах, я непринужденно беседовал с английскими офицерами, желавшими «все знать» о «нашей войне» и «русских». Один из них, комендант города Бонн, очень любил мозельское вино и каждый уик-энд приезжал пополнить свои запасы. Он рассказал мне, что французы не признают свидетельств об освобождении, выдаваемых английскими властями выпускаемым из их лагерей немецким пленным.