] – «повернуться лицом к Гее», оба этих призыва указывают в одном направлении, о котором Стенгерс говорит так: «Вмешательство подобной трансцендентной инстанции, которую я называю Геей, составляет главное неизвестное, которое никуда не денется…; невозможно представить будущее, в котором мы вернули бы себе свободу, позволяющую ее игнорировать» [Stengers, 2015, p. 47]. По мнению Стенгерс, сам акт именования Геи уже является политическим, поскольку он выступает провокативным ответом научному сообществу, которое все еще чтит «наследие Просвещения», «великий нарратив человеческого освобождения», слепо верит в разум и, «поспособствовав утверждению скептического отношения к изменению климата», «всеми силами стремится напомнить», что «мы должны верить в судьбу Человека и его способность справиться с любым брошенным ему вызовом» [Ibid.]. Но когда лес вырубили, вернуться назад нельзя. Например, гигантская секвойя может прожить до 3000 лет; с точки зрения человеческой хронологии заменить ее невозможно. В эпоху антропоцена язык эпохи Просвещения больше не работает: ставки слишком высоки, чтобы их игнорировать.
Бруно Латур уточняет эпистемологические следствия этого положения дел, утверждая: «Смысл существования в эпоху антропоцена в том, что у всех агентов одна и та же, меняющая свою форму, судьба. Судьба, которую нельзя отследить, задокументировать, рассказать и представить, используя какие-либо прежние характеристики, связанные с субъективностью или объективностью» [Latour, 2014, p. 17]. В этом смысле, по словам Латура, «Земля более не является “объективной”; ее нельзя отдалить и освободить от всех людей, ее населяющих. Человеческая деятельность заметна повсюду» [Latour, 2014, p. 6]. Эти онто-эпистемологические следствия полностью подрывают траекторию субъекта/объекта. Постчеловеческий подход расшатывает пределы и символические границы, установленные строгими дихотомиями. Такие дуализмы, как человек/животное, человек/машина, человек/нечеловек и, в целом, субъект/объект исследуются заново с опорой на медиированное восприятие, которое не использует оппозиции. Экологический поворот, не призывая в действительности к эссенциализации Земли, размягчает отношение между Землей и человеком; в символическом и материальном плане Земля может превратиться в Гею, праматерь всей жизни; тогда как человек может признать в себе самом компост [Haraway, 2015], который со временем превратится в humus, вскармливающий Землю. Харауэй стремится подчеркнуть «сим-хтонические силы и потенции, частью которых являются и люди», хотя она называет человека компостом именно для того, чтобы провести отличие от постчеловека: «Я компост-истка, а не постгуманистка; мы все компост, а не постлюди» [Ibid., p. 161]. Но с точки зрения философского постгуманизма подобная поляризация не требуется: я могу быть компостом и постчеловеком, то есть постчеловеческим компостом