Опера, бульвар Осман, бульвар Мальзерб. Только мужа мне и не хватало. Она молчала с каким-то враждебным упорством, как будто торопилась покончить с этим.
– Вы мне сказали, что ваш муж умер.
– Я прекрасно помню, что я вам сказала. По телефону вы мне объявили: «Я должен вам объяснить…» Я тоже должна вам объяснить кое-что. В конце концов, я с вами переспала. И как только вы позвонили, я пришла. Видите, я тоже пытаюсь…
– Я не понимаю, зачем мне идти смотреть вашему мужу в глаза в такой поздний час, – протестовал я.
– Вы почувствуете себя лучше после этого.
Прекрасный старинный дом на бульваре Мальзерб. Чтобы подняться на пятый этаж, мы потревожили древний лифт, который, должно быть, мирно грезил о временах экипажей. Я приоткрыл створку двери, и лифт остановился между этажами. Я присел на скамеечку, обитую пунцовым плюшем.
– Хорошо здесь, правда? Думаю, во мне сидит бес: я еще не расхотел быть счастливым. Конечно, я чертовски устал, нервы на пределе, и еще… вы. Я не знаю, что такое женственность. Может, это всего лишь один из способов быть мужчиной. Но мужчина, свободный от женщины, и женщина, свободная от мужчины, заполняют воздухом свою полужизнь, пока она не раздуется и не займет собою все. Несчастье знает свое дело: независимость, независимость! Мужчины, женщины, государства – все мы настолько заболели независимостью, что даже независимыми не стали, мы стали просто больными. Вроде калек, инвалидов, которые пытаются отыграться и возводят свое увечье и уродство в норму. Браво. Пусть их наградят орденом «За заслуги в области искусственного дыхания». Мы уже одержали такие сокрушительные победы над природой, что осталось только объявить асфиксию нормальным способом дышать. Единственная ценность независимости – это ее меновая стоимость. Когда бережешь независимость только для себя, то разлагаешься со скоростью световых лет одиночества. Пара, Лидия, да и все остальное – это соединение. Пара – это мужчина, живущий женщиной, и женщина, живущая мужчиной. Вы можете меня спросить, отчего же тогда я не лег рядом с ней, не обнял ее, не ждал последнего вздоха, чтобы сорвать его прямо с ее губ. Я бы пошел за ней до конца, умер бы вместе с ней. Но она хотела остаться живой и счастливой, и в данный момент это значит: вы и я.
– Вы пьяны, просто невозможно.
– Да. Завтра, через два дня, через месяц я посмотрю на вас и спрошу: «Что она здесь делает?» Если вы и в самом деле так думаете, то вам не нужен смысл жизни. Вам еще не приходилось быть до конца побежденной. Вполне вероятно, что мы пойдем ко дну, вы и я. Знаю, трудно построить океанское судно из обломков двух кораблей, потерпевших крушение. Тогда просто предположим, что вы подобрали на улице человека без сознания. Вы помогли ему провести ночь и следующий день, а потом выставили – ни от кого не требуют подвигов. Но я не верю, чтобы вы до такой степени обессилели и потеряли надежду. Есть уроды, которые чувствуют себя полноценными и без женщины, есть калеки, которые чувствуют себя полноценными без мужчины. Это значит только одно – что мы способны на все, мы еще до Гитлера это знали. Я не говорю, что нельзя жить без любви: можно, это-то и есть самое отвратительное. Органы продолжают функционировать самостоятельно, как часы, и такая видимость жизни может длиться очень долго, до тех пор, пока механизм не сломается и труп не окажется там, где ему и место. Можно также искать забвения и утешения в сексе, жить с кем бог пошлет. Ну скажите же: «Бедный, не спал две ночи, бредит теперь». Проявите осторожность, это всегда хорошее оправдание. Или едемте завтра со мной. Не проходите мимо, не делайте этой глупости только потому, что вы якобы научены опытом. Попробуйте, дайте хоть один шанс невозможному. Вы никогда не задумывались, как оно, это невозможное, устало, как оно нуждается в нас.