– Попрыгун попевал, – объявил Товарски. – Пшелы шают почему…
– Мы разучиваем вместе басни Лафонтена, – объяснила Соня. – Очень хорошее упражнение.
– Пишины Карпат вечать на уста…
Черт. Это, наверное, были стихи. Я плохо знаю современных поэтов, я остановился на Элюаре. У Лидии слезы стояли в глазах, значит, это было что-то очень трогательное. Но я не умею плакать, и потом, бывают моменты, когда я готов схватить ужас за горло и свернуть ему шею, а чтобы он быстрее загнулся, заставить его смеяться. Иногда смех и есть самая страшная смерть ужасу. Товарски, мне нечего здесь делать. Мне и у себя всего хватает. Полная чаша. «Клапси», пасодобль, дрессировка, двуногие «страдивари» – я уже сыт по горло струнными инструментами. Может, мне далеко до «страдивари», может, в Бейруте умеют лучше держать марку, но из меня вытянули все, что еще оставалось. Бедняга Товарски, я понял его с полуслова. Пресловутая афазия Вернике, как же, знаем. Один мой друг разбился на своем самолете и теперь, вот уже два года, говорит на каком-то только ему понятном языке. Часть мозга задета – и все, полная потеря власти над речью. Слоги составляются в слова сами собой. Ты знаешь, что хочешь сказать, но то, что в конце концов говоришь… Бесхозные слова громоздятся друг на друга как придется. Но ты уже этого не сознаешь. Долгое время даже не отдаешь себе в этом отчета. Мысль-то, вот она, как и была, ясная, четкая. Просто она не может больше выразиться в нужных фонемах, вот и все. Слова ломаются, деформируются, сливаются друг с другом, выворачиваются наизнанку, пускают фразу под откос, взрывают ее, ничего уже больше не выражают, черт знает что такое. На этом можно было бы даже построить какую-нибудь идеологию. Новую диалектику. Освободить наконец речь от мысли. Насочинить еще сто миллионов слов. И все это сопровождается логореей, причем сам об этом, естественно, и не подозреваешь: ты уже не можешь остановить свое словоблудие, все тормоза сорваны, никакого контроля.
– Мучат индюки, но палочки пополам, – галантно произнес Товарски.
– Спасибо, не курю.
– Мишель!
– Я только защищаюсь, Лидия. Вы привели меня сюда, чтобы доказать, что я вовсе не рекордсмен, но я могу хотя бы защищаться. О да, в мире есть еще Бейрут, пытки и умирающие от голода дети, но уверяю вас, мне от этого не легче. Признайте также, что не все цепи биологические, есть еще те, которые куем мы сами, и, значит, мы можем их разорвать.
– Легче всего прятаться за общие фразы, – сказала Лидия.
Товарски трижды повернулся вокруг себя. Потом очень низко наклонился, выпрямился, поднял одну пятку, другую. Руки при этом совершали какие-то беспорядочные движения. Он встал на четвереньки. Телохранитель помог ему подняться.