— А ты, москвич, ничего, пить можешь, — с одобрением произнес Беда, внимательно следя за тем, как у меня во рту исчезает содержимое третьего стакана. — Не то что этот, — он презрительно кивнул в сторону Ляпы, уронившего голову на руки.
— Пей, гад, — внезапно схватив приятеля за космы, он запрокинул ему голову и стал вливать водку сквозь стиснутые зубы. В горле у того забулькало, лицо побагровело.
— Оставь его, — я вырвал стакан. — Видишь, он же ничего не соображает.
— Ты на кого, падла, гавкаешь, — пальцы Беды судорожно вцепились в горлышко бутылки.
Неизвестно как в моей руке оказалась табуретка.
— Ну-ну, я пошутил, москвич.
Бутылка вернулась на стол, табуретка встала на прежнее место.
— Ладно, нам пора, — Беда сдернул приятеля с табуретки и, подталкивая, повел к выходу.
— С тобой, москвич, я еще поговорю, — вроде бы с угрозой продолжал он, — а поллитровку ты Трофимычу отдай, извинись от меня за беспокойство, — и хрипло хохотнув, исчез за дверями.
Трофимыч, появившийся с женой буквально минут через десять после ухода гостей, с неодобрением взглянул на следы пиршества, но водку все-таки взял и ушел в свою комнату».
9. Продолжение записок: сплошное разочарование
«Несмотря на мои опасения, отношения с Бедой после той встречи стали налаживаться, хотя и виделись мы не часто.
Купряшин появлялся и исчезал внезапно. Безусловно, он пропадал в городе, но о характере его занятий там я мог только догадываться. Беда, правда, и не особенно скрывал свои похождения, намекая на их, так сказать, блатную подоплеку. Однако делалось это им как-то неопределенно, ухватиться не за что. Один раз после такой поездки встретил я их с Ляпой на улице. Митька был пьян в дым и расхвастался новыми часами, поднося руку с ними мне чуть ли не под нос. Беда оттолкнул его, но, когда и это не подействовало, выдал бедолаге такую затрещину, что тот мигом вытер новым костюмом пыль с подорожника, в изобилии росшего вдоль тропинки. Поднявшись с земли, Ляпа только заворчал, но в драку не полез, хотя никому другому такого не спустил бы. Беда, безусловно, обладал каким-то качеством, заставлявшим подчиняться ему. Я и себя не раз ловил на неосознанном желании если и не выполнить волю этого тщедушного, в общем, парня, то, по крайней мере, не возражать ему. Это самая опасная черта его характера.
Решил я однажды посмотреть, как он живет. К себе Беда меня никогда не приглашал, а напрашиваться не хотелось, поэтому я уловил момент, когда, по моим соображениям, тот был в городе, и, вроде невзначай, заглянул к нему. Открыла мать, состарившаяся преждевременно женщина лет пятидесяти в повязанном по-баптистски черном платке. Глаза красные, воспаленные, смотрят отрешенно, отвечает односложно. Наверно, за сына боится. Ждет, вот-вот снова посадят. В доме пахло известкой.