Сергеев держал проект два дня, потом пригласил Фурашова, — глаза лучились затаенной веселостью и сдержанной возбужденностью, словно говорили: «Ну и заварили вы кашу!» И сказал: «Вижу, Алексей Васильевич, хотите вступить в спор с самим Борис Силычем? Что ж, идеи мне нравятся. В отделе, говорите, читали? Рассылайте, пусть дают свои замечания, — это ведь только вариант, а там посмотрим».
Отпечатав копии на ручном ротаторе в узкой, тесной «общей части», Фурашов разослал их по разным инстанциям. Сбывались слова Адамыча о цветиках и ягодках: даже здесь, в управлениях, дело продвигалось иной раз нелегко — проект читали и перечитывали. Замечания росли, точно ком. Всякие были замечания — дельные, иногда осторожные и… просто никакие. «Никакими» Фурашов считал те безымянные значки на полях, обычно тоненькие, чуть приметные вопросительные и восклицательные знаки, крестики и «птички», поставленные разноцветными карандашами. Они появились именно возле тех статей, которым Алексей придавал серьезное значение и которые как раз и касались того, что он называл «выжиманием из техники максимума» — всех ее боевых и технических возможностей. Но тем большую опасность таили значки — поди знай, что конкретно стояло за ними! Что имел в виду читавший…
Адамыч разъяснил: «Такого бойся — хитер! Попадаются еще! Написать все, что думает, опасно, а вдруг не так? Начальство ведь читает! Написанное не вырубишь топором. А на словах — хоть какую антимонию разводи. Вот и наставит крестиков, вопросов, птичек — и значительно, и ничего не сказано. Дипломатия!..»
Гроза разразилась нежданно, пришла совсем не оттуда, откуда можно было ее ждать.
В то утро Алексей успел разложить тетради, собираясь в течение дня свести воедино все замечания, проанализировать их, — вошел Танков и, зыркнув в его сторону, нервно шагнул к своему столу.
— Алексей Васильевич! Прошу сюда!
Танков стоял напряженный, взъерошенный, точно выхваченный из воды на песок ерш. В глазах недобрый блеск. «Что с ним? И что… произошло?» — подумал Фурашов, но тревоги не испытал, улыбнулся про себя: таким близким показалось сравнение Танкова с ершом.
— Кто будет за это отвечать? И с кого, по-вашему, снимать голову? С Танкова? — Полковник энергично рубанул рукой воздух и на секунду окаменел, уставившись на Фурашова. В руке бумага, на уголке ее изображение двух орденов — Ленина и Трудового Красного Знамени. — Читайте!
Алексей сначала пробежал глазами размашистую, ломким почерком написанную резолюцию. Она тянулась по всему машинописному тексту: «т. Танков, доложите: что это за чертовщина?..» Последнее слово разобрать было нельзя, — видно, ворсинка, попавшая на перо, смазала буквы. Фурашов узнал подпись Василина. Теперь стало ясным и состояние Танкова… Из убористого машинописного текста Алексей понял, что конструкторское бюро громит его наставление по всем основным пунктам, высказывая свое несогласие с ним. Внизу стояла подпись главного конструктора «Катуни» профессора Бутакова… Какая-то тяжесть влилась в ноги Алексея. Что это — просто перестраховка, а может, боязнь? Верно: какие впереди ждут результаты по «Катуни» — бабка надвое сказала! Их можно понять…