Зеленоспинными горами переворачивалось море. Лодка осела по самую кромку борта, и только, пожалуй, еще вершилось чудо да делало свое дело искусство отца, — волны не захлестнули ее. Сидя на корме, отец чародействовал: коротко отдаст команду, выберет или отпустит галс, правило ходит в его руках ходуном. Уже выбросили в море, за борт, гору мокрого перемета — все это по тревожному, как заклинание, скороговорчатому крику Ахмедки: «Бросай надо, бросай!» Потом выкинули и рыбу. И странно, Ахмедка схватился было в последнюю очередь за красавицу белорыбицу, но вдруг дрогнул, кинул ее обратно на дно лодки. И тогда отец Поддал ее носком сапога. Рыбина блеснула над водой, точно новенькая серебряная поковка…
Железными ковшами жилистый Савватей и Ахмедка — медный крестик прилип к волосатой коже — раз за разом выплескивали мутную, грязную воду за борт. Ахмедка, не переставая, костил отца! «Пошто взял мальчонку? Бога злил? Хреста на тебе нету, шайтан! Уйду от тебя, бросай буду…»
Отец словно не слышал его ругани: не первый раз подобным образом грозится Ахмедка, а где найдет такого удачливого, смелого кормщика?
Полоска земли — средняя банка — открылась внезапно: выходит, лодку отнесло далеко от рыбзавода, километров на пятнадцать. Здесь шла подводная каменная гряда, и море бушевало и кипело, как в котле, волны разбивались, путались, и лодку уже невозможно было держать по носу. Отец кричал: «Грузи левый! Грузи правый!» И рыбаки озверело бросались от одного борта к другому. Волны с ожесточением били и захлестывали, лодка оседала больше. Отец — весь мокрый, лицо свирепо.
— Пояса!.. Где пояса? — загремел он. — Ахмедка, почему не положил? Убью стерву на берегу!
Брезентовые пояса, напоминавшие широкие охотничьи патронташи — в их трубках зашита измельченная пробка, — рыбаки по негласному уговору редко брали в море: неприлично.
Лодку швыряло, точно щепку, как если бы отец выпустил из рук прави́ло, он же орудовал рулем по-прежнему. Петька, измученный, лежал, привалившись к жесткому бунту каната, И вдруг — резкий, надтреснутый голос отца:
— Петька, сюда! Живо!
Когда Петька поднялся, отец, нащупав левой рукой под мокрой брезентовой курткой кожаный широкий ремень, рванул его, прокричал, перебивая свист ветра:
— Пристегивайся! Живо! Ко мне…
И тут же «козу» швырнуло, крутнуло юлой. Волна ахнула в открытый ее борт, и Петька услышал последнее — жуткий, на визге, крик отца:
— Парус!.. Рею вниз! Савватей, раззява, твою мать!..
И какая-то могучая сила рванула Петьку из лодки, за борт, увлекая вместе с ним в пучину туго, накрепко привязанного к нему ремнем отца…