— Это вовсе не шваб!
— А кто же? Американец?
— Это шлензак[5].
— Не болтай! И предупреждаю: если это будет продолжаться, пожалеешь.
— Ревнуешь?
— Нет. Можешь крутить с кем хочешь, меня это не интересует, твое дело. А вот с немцем не позволим.
— А какое вы имеете право вмешиваться в мою личную жизнь?
Он посмотрел на нее растерянно. Прямота этой девушки всегда ставила его в тупик. Он не знал, что ей ответить, хотя был уверен, что женщина, вступая в связь с врагом, совершает предательство. Сейчас он соображал, как бы поубедительнее и пообиднее разъяснить ей это. Он вытащил сигарету, помял в пальцах, закурил и, затянувшись, стал говорить, тщательно подбирая слова:
— В общем-то ты права, в твою личную жизнь никто не имеет права вмешиваться. Я сам так считаю, и, наверное, все с этим согласятся. Но с немцем — это совсем другое дело. Кончится война, как людям в глаза посмотришь?
— Как-нибудь посмотрю! Это тоже не твое дело.
— Ну хорошо, делай как знаешь. Я тебя предупредил, потом пеняй на себя, мы церемониться не будем.
— Я знаю, — ответила она тихо.
Он встал. Она не шелохнулась.
— Не сердись на меня. Я сделал, что мне приказали, остальное от меня не зависит. А тебе я желаю всего самого лучшего.
Она вдруг сорвалась с места, преградила ему путь и сильно сжала его руки:
— Теперь меня послушай. Помнишь, что я говорила, когда навещала тебя?
— Помню. Ну и что?
— А то, что я слов на ветер не бросаю. Я сказала, что буду ждать тебя, и с того часа никто ко мне не прикоснулся. Верь мне!
Зенек остолбенело глядел на Хельку.
— Я же сказала тебе, что этот немец — вовсе не немец. Это шлензак и вдобавок мой двоюродный брат.
— Брат? — Зенек ничего не понимал. Она полька, а брат в немецком мундире. — Брат двоюродный, говоришь?
— Да, сын маминой сестры. Мы с ним совсем случайно встретились здесь.
— Так он поляк?
— Такой же, как и я.
Он все еще с недоверием качал головой.
— Ничего не понимаю, — признался он наконец.
— Сейчас поймешь. Присядь-ка.
Она долго рассказывала ему о Силезии, насильно включенной в свое время в состав Германии, о преследованиях поляков, их онемечивании, принудительном наборе в армию, о зверских расправах с непокоренными.
— Моего отца немцы расстреляли, как только пришли, мать сейчас, наверное, в концлагере. Кароль тоже о ней ничего не знает.
— Какой Кароль? Этот немец?
— Не смей его немцем называть! Все еще не веришь?
— Верю. Однако я — это еще не все.
На следующее утро он пошел к Матеушу и рассказал ему обо всем.
— Ну и дела… — протянул Матеуш. — Мне кажется, что она не лжет. Хорошо бы встретиться с этим Каролем. Он может пригодиться. Договорись-ка ты с ним, да и подойдем вместе.