Мулла не договорил, вбил мягкие сапожки в глубокие галоши, нахлобучил шапку и выбежал. По улице он не пошел, чтобы не попадаться на глаза случайным прохожим, — тропинкой по берегу Кэжэна добрался до усадьбы Хажисултана, огородом прокрался во двор. Собака заворчала в конуре, но замолчала — узнала… Мулла прилипнул к окну. У стола при тусклом свете семилинейной закопченной лампы сидела Гульмадина и пришивала пуговицу к бешмету. Полночный гость царапнул ногтем по взвизгнувшему стеклу. Женщина вздрогнула, подошла к окну, наклонилась, но, увидев муллу, успокоенно перевела дыхание.
Гильману-мулле недолго пришлось скучать на крыльце, приплясывая от нетерпения. Дверь распахнулась, с лампой в правой, высоко поднятой руке вышла Гульмадина, а за нею гурьбою Хуппиниса, Шахарбану и собственная остабикэ муллы.
Из широко раскрытого рта Гильмана-муллы вырвался тонкий, заячий писк.
— Со словами сочувствия и утешения!.. — забормотал он, с ужасом глядя на жену.
Остабикэ отлично знала блудливый нрав мужа и не поверила ему.
— Разве прилично священнослужителю ночью навещать одиноких женщин? Старый ишак! Фу, алгайзи биллахи!..[46] Панихиду служат благолепно, днем, в присутствии старейшин аула. Будто не знаешь!.. Знаю я, к кому ты здесь подбираешься! — И, бросив мстительный взгляд на безмятежно улыбавшуюся Гульмадину, остабикэ поволокла муллу домой.
Заплаканные Хуппиниса и Шахарбану, вернувшись в горницу, напустились с упреками на Гульмадину:
— Отца и Шаяхмета убили нечестивые, а она, гладкая, слезинки не обронила!
— И муллу приманивает! И-и-и, ахмак![47]
Гульмадина поставила лампу на стол, протяжно зевнула, выразив этим полнейшее презрение к старшим женам, и отправилась спать. Зарывшись в пуховую перину, накрывшись ватным одеялом, вдовушка подумала без раскаяния: «И чего они ко мне привязались, дряхлые клячи?.. Всегда готовы меня обвинять в любых грехах. Как говорится, у волка пасть в крови, хотя зарезал овцу пастух… Ладно, раньше грешила и с Акназаром, и с Хакимом, и еще кое с кем, но чем же я виновата, что Хажисултан давно уже был слабосильным старикашкой? Если аллах сотворил женскую плоть, то как мне совладать с нею? На Хуппинису и Шахарбану порядочный джигит и не высморкается… Если Гильман-мулла решил взять меня второй женой, то надо было ему свататься, как положено по обычаю. Пожалуй, я бы согласилась — дом богатый. А остабикэ я бы усмирила мигом…»
Утром Гульмадина собрала незаметно от старших жен и свои и ихние драгоценные украшения — браслеты, кольца, ожерелья, брошки, увязала в кашемировую, с яркими алыми цветами шаль и ушла через огород — только ее и видели…